Calling Elvis

Mobius

Написано для Casey

С благодарностью за новогодние подарки

Малдер: - Ну, что? Ланч?

Скалли: - Малдер, только что с неба упали лягушки!

Малдер: - Наверное, их парашюты не раскрылись.

(“The X-Files” серия “Die Hard Die Verletzt”)

*******************************

Некоторые люди считают, что между миром мертвых и миром живых существует некая загадочная территория.

Человек, не чувствующий полноту жизни, но и не готовый к смерти, идет по сплошной черте, ведущей в это место. Погружаясь в себя, строя стены без дверей, с каждым днем шаг за шагом оставляя позади все, что было дорого.

Без сожаления, но и без радости.

- Алло… алло? Фуджисаке? Очень плохая связь. Послушай, это я, Шуичи. Послушай, узнаешь меня? Послушай, я возьму такси и… алло? Ты слышишь меня? Я возьму такси. Я знаю, где ты. Я буду там через… через час я буду там. Попроси швейцара не выгонять меня. Там у вас хрен заявишься без пропуска. Хорошо.

Прогноз погоды на завтра не имеет значения. Он неизменен уже вторую неделю.

Шуичи сидел на заднем сидении желтого такси и смотрел прямо перед собой. За окнами машины шел дождь. Дома выстраивались в траурную процессию.

Дождь среди зимы – здесь этим никого не удивишь. Блестел грязный снег по обочинам дороги, блестели окна и оголившаяся черная земля.

Этот город невозможно поджечь. Мокрый и холодный, он проносится за окнами такси, как черно-белое кино.

Машина остановилась. Шуичи расплатился и вышел, накинув куртку на голову.

- Подождите меня, - попросил он водителя. Тот кивнул и ответил, что припаркуется чуть дальше.

Швейцар в холле остановил его и направил к приемной стойке.

На Шуичи был коричневый свитер, серые штаны, подвернутые чуть ниже колен, белые кроссовки и оранжевая рубашка. Он был очень бледен. Темно-зеленая куртка прикрывала волосы.

- Я слушаю вас, - сказал человек на reception. Его лицо было непроницаемо.

- Комната 415. Скажите, что Шуичи Шиндо пришел и ждет внизу, - Шуичи говорил по-английски с акцентом, но верно ставил ударения. Человек На Reception улыбнулся.

- Можно ваш автограф? Моя дочь вас очень любит.

- Конечно, - Шуичи взял протянутую ручку.

- Вы хорошо говорите по-английски.

- Конечно, - повторил Шуичи, не зная, что еще сказать. Человек На Reception положил на стойку фотографию девочки-подростка. Шуичи перевернул ее и начал писать: «С наилучшими пожеланиями и благодарностью, передаю привет…»

- Как ее зовут?

Человек На Reception назвал имя.

Фуджисаке спустился через пять минут.

Ничто в его облике не говорило о спешке. Волосы выглядели аккуратно, брюки выглажены, ботинки сияют. Шуичи не видел его более шести лет. Аранжировщик ушел из группы первым и тем, кто остался, это казалось преступлением. Которое искупилось бы, если бы Фуджисаке вернулся.

Но он не вернулся.

Фуджисаке вроде бы работал на Никельбэк. То есть, в данный момент. На следующей неделе это могли бы быть «The Black Eyed Peas» или никому не известная канадская певичка.

Фуджисаке заявил о себе звукозаписывающим компаниям. Говорят, в Virgin заключили с ним кратковременный контракт. Его считали блестящим профессионалом. В сущности, ему было абсолютно все равно, из какого говна надо слепить шоколадный торт. Ремиксы, аранжировки, саундтреки к молодежным комедиям, музыка к рекламным роликам. Трудоголик, он зарабатывал огромные деньги, которые ему некогда было тратить.

- Что ты тут делаешь? – спросил Шуичи очень громко. Его слова прозвучали на весь гостиничный холл.

- Се-крет, - по-японски ответил Фуджисаке и улыбнулся.

- Связался с контрабандой?

- Я расскажу тебе в номере. Поднимайся за мной, – на людях Фуджисаке чувствовал себя скованно. Его улыбка выглядела вымученной.

- Забирай свои вещи, будешь жить у меня, - безапелляционно перебил Шуичи.

- Ты серьезно? Эй, подожди, я не…

- Забирай вещи. Я буду ждать тебя на улице. Таксист думает, что я кинул его. Поймаю его на перекрестке и брошусь под машину. Довезет бесплатно.

Фуджисаке смотрел Шуичи прямо в лицо и, пока тот говорил, в его голове словно поднимался занавес. У него в бумажнике было восемь тысяч долларов наличными. Он внезапно захотел купить Шуичи подарок ровно на восемь тысяч долларов. Выгрести всю мелочь, до копейки, оставить карманы совершенно пустыми. Фуджисаке подавил это желание. Прошлое того не стоило. Три тысячи – может быть.

Шуичи хлопнул его по плечу и направился к выходу.

В такси они молчали. Изредка Шуичи говорил что-нибудь вроде: «Веселенькая погода», а Фуджисаке отвечал ему: «Да, вроде».

Казалось, когда приедут на квартиру, говорить будет легче.

Получилось, что нет.

Поставив чемодан у порога, Фуджисаке почувствовал себя неловко. Он оглядывал запущенные просторные комнаты и переминался с ноги на ногу.

Вернуться в гостиницу было бы глупо.

За окнами темнело. Бесконечный северный вечер обращался в ночь.

Шуичи вел себя как обычно. Казалось, что за эти годы он не изменился. Он не стал выше или толще. Его волосы по-прежнему были выкрашены в два оттенка розового. Фуджисаке прошел на кухню и сел у окна. Он смотрел, как Шуичи готовит бутерброды, и думал – почему эти розовые волосы не выглядят нелепо.

Они никогда не выглядели нелепо. Словно в паху и подмышками у Шуичи тоже все розовое, как клубничная жвачка.

- Мы можем заказать пиццу, - предложил Шуичи.

- Я не хочу есть, - ответил Фуджисаке и сам удивился тому, как это прозвучало. Если бы мороженое могло говорить, оно делало бы это именно таким голосом.

Фуджисаке разозлился на себя. За эти годы он не приобрел ни одного друга, только надежных деловых партнеров. Его чувства ушли слишком глубоко, и он не был уверен, что существует возможность вернуть их.

Но ведь Шуичи не виноват в этом.

Никто в этом не виноват.

- Я поужинал в гостинице, - пытаясь сгладить ситуацию, пояснил Фуджисаке. Но, черт побери, его голос оставался равнодушным.

- Нам надо выпить, - ничуть не смутился Шуичи. – Ты смотришь на меня так, будто я увел твоего продюсера.

- Да. Хорошо, - быстро согласился Фуджисаке. – Как ты здесь оказался?

- Ну, я подождал тебя у входа в гостиницу, накинул таксисту полтора счетчика за ожидание. Потом мы проехали по Бей-стрит, поглядели на знаменитый небоскреб в 72 этажа… - Шуичи сделал паузу и посмотрел на Фуджисаке. Тот не перебивал, но и заинтересованным не выглядел. Шуичи с досадой продолжил:

- Кстати, с Бей-стрит просматривается силуэт «CN Tower», самой высокой в мире телевизионной башни, построенной в 1975 году и ставшей архитектурным символом Торонто. С вас сто баксов за экскурсию.

- Так я и спрашиваю, - флегматично повторил Фуджисаке. – Как ты оказался здесь, в Канаде?

- Мы все еще в Америке, - Шуичи поставил стаканы на стол. – Здесь ничерта канадского. Повсюду одни американцы.

- Ладно, забудь.

- Сейчас мы напьемся, и я все тебе расскажу. Только морду смени, а то меня уже тошнит.

Фуджисаке наконец рассмеялся, хотя еще полчаса назад был уверен, что уже никогда не сможет этого сделать.

Группа распалась через полгода после того, как из нее ушел Фуджисаке.

Его одного пришлось заменить четырьмя разными аранжировщиками. Это позволило сохранить оригинальность и держаться мэйн-стрима.

Настоящий развал «Bad Luck» произошел, когда Хиро удачно впарил риф и два рефрена то ли Гвен Стефани, то ли «Шлюз-Маркет». Он получил такие отчисления, что мог бы открыть собственную звукозаписывающую студию, если бы захотел.

Хиро не захотел. У него была подружка, он купил хороший дом и две машины. Женился, завел ребенка, собаку и сад. Стал писать музыку к радиопостановкам и сериалам про любовь.

Мир вокруг Шуичи стремительно взрослел и остепенялся.

Шуичи не был к этому готов. Все, к чему он стремился, для Хиро стало лишь этапом на пути достижения главной цели – семьи, достатка и стабильности. Из Хиро получился отличный муж и отец, даже собака полезла бы за него в огонь и воду. В не очень горячий огонь и неглубокую воду.

Гитариста заменили, группа продолжила гастрольную деятельность.

«Значит, незаменимых нет», - сказал Шуичи после одно из концертов, и с этими словами расторг контракт с Томо, согласившись понести огромные неустойки.

Его не удивило, когда на следующий месяц под брэндом «Bad Luck» выступали несколько совершенно незнакомых ему людей. Они легко собирали полные залы. Волосы одного из них были розовыми.

Томо пережил кидалово безболезненно и даже пару раз присылал Шуичи открытки на день рождения.

Шуичи остался один и ни с чем. Всё, над чем он работал, чего достиг, ушло как ветер. Остались только воспоминания и они тяготили. От воспоминаний у него опускались руки. Он не был уверен, что сможет снова начать все с начала.

Отец тяжело переживал его неудачу. Скрывая свои чувства, он утверждал:

- Ты снова свободен. Ты принадлежишь сам себе. Считай, ты заново родился.

Сестра и мать старались вообще не говорить на эту тему. Они делали вид, что человек по имени Шуичи Шиндо никогда не занимался музыкой. Обстановка в доме стала невыносимой. С полок исчезали все компакт-диски и не важно, что на них было записано – «Шуга Бэйбс» или симфонии Бетховена. Телевизор работал только на канале новостей.

Около двух месяцев Шуичи ничего не делал. Он лишь ел, спал и ездил к побережью, сутками смотрел на море. В бытность солистом самой популярной группы Японии он заработал достаточно, чтобы его не попрекали бездельем. Денег хватало и хватит еще надолго.

Хиро первое время часто делал попытки навестить его, но Шуичи либо спал, либо его не было дома: он не хотел видеть своего старого друга. Смешно говорить, но Шуичи считал его предателем.

Мои песни имели значение только для меня, думал Шуичи. Мир не изменился, если бы их не было. Да и с ними мир не стал другим.

- Я как рисунок на песке. Меня просто смыло волной, - горько сказал Шуичи отцу и увидел, как почернело и состарилось его лицо.

Всю жизнь его отец был обычным клерком. Он много работал, еще больше уставал, мало спал и почти ничего не требовал. У его жены и детей был просторный крепкий дом, они не голодали и не ходили в старой одежде. Но этому человеку казалось, что между моментом его рождения и сегодняшним днем в его жизни ничего не произошло.

У него в запасе не было даже смешных историй, которые он мог бы рассказывать, по субботам напиваясь с другими клерками.

В сыне он видел воплощение своих неожиданных надежд. На фестивале Tokyo Bay его сыну рукоплескала вся Япония. Это была вершина, и отец был счастлив так, словно сам побывал на ней. В день фестиваля, он сидел у телевизора и плакал от радости. Соседи приходили к нему льстить и поздравлять.

Шуичи знал, как тяжело будет карабкаться наверх, но он не был готов так рано и так быстро упасть.

Честно говоря, он был уверен, что всю жизнь ему придется карабкаться. Это придавало его существованию какой-то особый смысл.

Это было стержнем, на который Шуичи насадил свой позвоночник. От стремительного падения он разрушился и Шуичи не находил в себе сил распрямить спину.

В этот момент Юки отказался от него.

Шуичи понимал, из-за чего это произошло. Не потому, что есть какая-то женщина в Америке. Не потому, что Юки перестал писать бабские романы и вдарился в концептуализм, сделавшись самым модным писателем в Европе и Штатах. Наверное, «пиратские» копии его книг печатались даже в Карденасе и Эйлероне. Словно он изобрел новую религию или описывал способы заработать миллион на пивных крышках.

И, наконец, даже не потому, что Шуичи никогда не читал ни одного его романа и никогда читать не будет.

Все оттого, что любовь Юки быстро превратилась в жалость.

Сидя на берегу, рисуя бесконечные дурацкие узоры на песке, глядя как их смывает море, Шуичи понимал это. И ненавидел. Ему больше нечем крыть. Ему нечего дать Юки, кроме себя.

Но ведь этого мало, так чертовски мало.

В память о человеке, каким Шуичи когда-то был, Юки не стал прощаться. Он уехал быстро и бесшумно, не оставил записки, ни одной своей личной вещи. Он сделал все, чтобы Шуичи продолжать жить, думая, что человека по имени «Юки Эйри» никогда не существовало в его жизни, в его мечтах, в его постели.

Шуичи с готовностью смирился. В тот момент он слишком не любил себя и ждал того же от других.

Иногда люди на улице оборачивались ему вслед и говорили друг другу: «Узнаёшь его? Когда-то он был кем-то».

Внезапно, как и всё случающееся с Шуичи, с ним произошла перемена, резкая как трещина на оконном стекле.

Он снова сидел на берегу, был вечер.

Шуичи встал, отряхнул ладони и запустил камень в море. Ему показалось, что он не видит кругов на воде. Тогда он кинул снова. И снова. И еще раз.

Но все было бесполезно – ни кругов, ни камня. Вода отражала небо, была темной и пустой.

И произошло что-то очень странное. Шуичи испугался. Ужас наполнил его сознание до краев. Он поднял горсть песка и швырнул в небо. Страх давно не посещал его, в тяжелых мыслях осталась только апатия и горечь. К тому моменту даже Хиро перестал звонить ему.

Шуичи скинул кроссовки и бросился в воду.

Он плавал очень долго, замерз и выплакался на три жизни вперед. Ему было так страшно, он не понимал отчего. Как будто кто-то вскрыл гнойный нарыв внутри его желудка и приходится рвать свою плоть, потому что иначе не выжить.

Выйдя из воды, он лег спать прямо на земле. Сил у него не было.

Во сне он очутился в каком-то темном месте без всяких очертаний и измерений. Он метался, пытаясь выбраться, искал хоть какую-нибудь примету, по которой мог бы определить путь. Потому что смутно припоминал, что когда-то прежде, давным-давно, он уже забредал в это темное место и как-то находил дорогу.

Где-то здесь есть выход, силился припомнить он. Надо перебраться через ручей, за ним крутой подъем, этот невероятно крутой подъем, который только и может куда-то вывести, потому что (Шуичи только сейчас догадался об этом) мрачное место было не чем иным, как дном пропасти.

Он лез вверх, карабкался, хватался за скользкие корни деревьев и камни.

Его тело вдруг стало свинцово-тяжелым, и он стремглав полетел вниз, в пустоту и тишину. Он размахивал руками, отчаянно кричал и звал на помощь. Он падал, падал, падал… до резкого толчка пробуждения.

- Я здесь, - сказал Шуичи, чтобы услышать хоть что-то кроме звенящей пустоты, объемлющей весь мир, который был не шире его мокрой футболки.

Силы все еще не возвращались к нему и он снова впал в дрему.

Наверное, начинало светать, потому что во сне тоже начало светлеть. Обрыв и бездна остались далеко позади, он совсем забыл о них, и у него, свободного от воспоминаний, не было прошлого, как у всех счастливых людей.

Он вернулся домой под утро.

Вернувшись, как следует позавтракав, час проторчал в ванной. Его волосы отросли, он состригал розовые пряди.

Потом вышел на улицу и купил газет.

До обеда изучал объявления о найме и постоянно пил кофе. Солнце заглядывало в его комнату, грело пол и кожу опущенных плеч.

Отец два раза заходил на цыпочках, ставил перед ним свежую чашку с кофе, забирал грязную. Шуичи слышал, как в коридоре он шепчется с матерью.

На следующее утро Шуичи поехал на кастинг. Ему отказали.

Послезавтра он поехал снова. Опять отказ.

В скором времени поездки на просмотры, прослушивания и пробы стали регулярными. Шуичи ходил на них, как на работу. Семья думала, что он завел себе подружку или снова шатается по побережью. Для них ничего не изменилось. Разве что мусорный ящик был постоянно полон газет.

Шуичи не отчаивался, потому что давно потерял надежду наполнить свою жизнь чем-то ценным. Он просто занимался делом, чтобы страх не вернулся к нему. Он вел дневник, в котором подробно описывал за день обитые пороги.

Он вряд ли станет клерком, как его отец. У него нет университетского образования и учиться он уже не станет. Шуичи казалось, что он окончит жизнь курьером, когда сердечный приступ свалит его с велосипеда при доставке очередной посылки. Самое странное, что это не мучило его. Плевать он на это хотел.

После очередного отказа, он упаковал в чемодан два свитера, пару трусов, носки, зубную щетку и запасные ботинки.

И сел на самолет в Америку. Он слышал, что американцы нанимают черных китайских эмигрантов, чтобы те играли им японских механиков в фантастических фильмах.

В первый же день он пошел в парикмахерскую и снова покрасил волосы в яркий, невыносимо вульгарный розовый цвет. Уже следующим вечером он получил работу на дочерней студии Fox, снимающей малобюджетные подростковые сериалы.

- Мне дали роль! – кричал он в трубку телефона. Отец на другом конце провода обещал гордиться им.

Началась каторга. Съемки шли по двенадцать часов в сутки. Шуичи играл на третьих ролях, но ему приходилось отсиживать на съемочной площадке от звонка до звонка. Он учил английский. Через полгода он стал разговаривать почти без акцента, но так и не научился писать и не знал ни одного грамматического правила. Все схватывал на слух, интуитивно.

Он подрабатывал техником на студии, ему почти не приходилось учить тексты – ему их не давали.

Его задачей было стучать по клавишам дурацкого пластикового суперкомпьютера и «лопотать» по-японски.

Примерно через год, когда сериал закрыли, он снова стал ходить на прослушивания.

Он крайне редко звонил домой. С ним не происходило ничего нового.

Двери, он топтался у дверей. Еще чуть-чуть и он войдет в настоящее кино или музыку, или снимется в рекламе… но – нет. Ничего не происходило.

Он стал работать официантом, готовясь вернуться в Японию еще более раздавленным, чем уехал из нее.

Шуичи не знал, что его портфолио уже заинтересовало нужного человека.

Розовые волосы, которые делали Шуичи похожим на ожившего героя комиксов, его светлая кожа, тонкие черты круглого лица, странный мрачный – будто обиженный – взгляд в сторону. На свету его черные глаза отливали фиолетовым, камера отлично ловила это.

- Звони ему, - сказал работник по подбору актеров своему ассистенту. – Звони ему и предложи аванс.

Шуичи стоял перед кассой аэропорта, когда ему прозвонились на мобильный.

Он скептически воспринял этот подарок судьбы и все-таки купил билеты. На послезавтра. А сам решил сходить на пробы.

Билет пришлось сдать.

- Мне дали роль! – снова кричал он в трубку.

- Отец умер, - ответили ему. – Приезжай.

Он не приехал.

Он не хотел больше возвращаться. Никуда и никогда.

Его партнерами по съемкам стали Луис Хауберг, Мартин Хильдгаард и сама Миа Андреас. В пилотную серию вбухали около сотни тысяч. И он опять играл механика, сидел за бутафорским компьютером уже куда более тонкого дизайна.

Ни мать, ни сестра не поняли его и не простили.

В пилотной серии у Шуичи было отрешенное мертвое лицо. Продюсер и режиссер решили, что это очень трогательно и подписали с ним контракт на три года.

Хиро позвонил сказать, что тоже не понимает и не простит. На похоронах он стоял в его семье на его месте.

Через полтора года Шуичи узнал, что Хиро оставил свой чудесный дом, свою верную собаку и свой красивый сад. Оставил бывшей жене и ребенку, а сам женился на сестре Шуичи.

Это было так нелепо, что Шуичи даже не стал перечитывать письмо. Все это странным образом его больше не касалось.

Он жил в мире Макдональда, Диснея, декораций фантастического сериала и своей подержанной машины. Каждый новый день он ни о чем не думал. Его глаза оставались мутными, подернутыми фиолетовой пленкой, но улыбка была очень фотогеничной.

Эпизоды, в которых он играл, становились все длиннее.

Луис и Мартин звали его с собой в боулинг, много говорили о нем в интервью, Миа безвредно заигрывала с ним. Сам Шуичи старался не появляться на публике, не бывал на презентациях, не участвовал в телешоу.

- Про тебя пишут: «загадочный японец, наиболее загадочный представитель нации загадочных японцев», - Луис белозубо скалился и тыкал Шуичи в лицо желтую газетенку.

- И что ты внебрачный сын Никсона от какой-то кореянки, - хлопал по плечу Мартин. – Давай прикинем, сколько тебе лет?

- А еще сегодня я прочитала, что в средней школе тебе выбило три зуба мячом для бейсбола, - добавляла Миа, целуя его в щеку. – И тебе вставили стальные заостренные протезы, верно, а?

- Черти что. Где они это все выкапывают? Не было такого, - отвечал им Шуичи. Никого из этих людей он не назвал бы своим другом. Хотя они наверняка думали иначе.

Шуичи был хорошо воспитан, мил в общении, но ему было плевать на всех. Очевидно, что именно этим он и привлекал к себе внимание таких звезд, как Миа.

Все, с кем он работал, - от статистов до актеров первого разряда, - были звездными детьми. Наверное, только Мартин знал, как нарезать хлеб или заменить колесо.

Если Шуичи не нравился эпизод, то он просто не играл в нем. Правда, это происходило достаточно редко. Шуичи говорил, что плохо целуется и не хочет делать этого на камеру. Луис смеялся над ним, Миа обещала научить.

Приходилось переписывать сцену. Ничего не поделаешь, зрители слишком полюбили его. Планировалось написать несколько серий специально для «Шайн». Все работники студии упорно называли его «Шайн», словно ни один из этих придурков не мог выговорить «Шиндо Шуичи».

Твои волосы просто шайн, говорил оператор. Твои глаза просто шайн, говорил режиссер. Твоя улыбка просто шайн, хоть ты и стремный смешной тупой япошка, говорили газеты.

Шуичи раздражала эта кличка, но, как уже говорилось выше, он был слишком хорошо воспитан и мил, чтобы посылать на хуй.

Пару раз, когда ему снился обрыв или камень, проглоченный водой, он надевал свой самый старый свитер и бродил по ночному блестящему городу.

Когда ему приснился отец, говорящий: «Я так горжусь тобой. Я благодарен судьбе за такого сына. Расскажу соседям и матери», он проснулся и долго бил кулаками в стену, потому что слез не было.

Сбив руки до крови, Шуичи вышел из дому и нашел проститутку. Он заплатил ей много больше, чем она заслуживала, но ему не стало легче.

- Во что я превратил свою жизнь, один-единственный раз отчаявшись? – спросил он на следующей неделе у той же проститутки. Она не смотрела телевизор и удивилась его хорошему английскому. Она и газет не читала. Поэтому она поверила, когда он сказал, что его зовут «Джон» и он сын владельца бензоколонки. Японской эмигрантской бензоколонки.

- Все будет хорошо, мой милый, - ответила она. – С тебя пятьдесят баксов.

Отец стал сниться ему все чаще. Он привык ходить к своей сердобольной шлюхе. Он больше не спал с ней, сразу совал двести долларов, вел в ночную забегаловку и заказывал для нее выпивку и бифштекс. Ровно два часа он пил кофе, вдыхал сигаретный дым и слушал, как она рассказывает ему про свою жизнь и клиентов.

Страдая от непонятных мучений, его совесть обогревала потаскуху.

Я пустой, думал Шуичи. Что во мне может болеть? Я ничтожество, потому что слаб и один раз поддавшись тоске и отчаянию, с удовольствием утонул в серой воде, не оставив после себя ни единого всплеска.

- Что во мне может болеть?

- Ну, в твоем возрасте простатит тебе не грозит, - говорила шлюха, глядя ему в глаза и прикуривая новую сигарету, - мой милый.

Они так привыкли друг к другу, что когда кошмары оставили его, он все равно продолжал ходить к этой ярко накрашенной женщине. Ему казалось, что она знала настоящую жизнь и точно так же просрала ее.

В какой-то мере, они были совершенно одинаковыми, только опустошали себя по-разному.

- Мой милый, - сказала она однажды, протягивая Шуичи обратно две сотни. – Это тебе.

- За что?

- Я снимаю тебе на два часа, мой милый. Я люблю тебя.

На следующий день сериалу, в котором снимался Шуичи, дали «золотой глобус», а ему самому – приз как лучшему актеру второго плана.

Съемочная бригада в срочном порядке переехала в Канаду.

Сценаристы засели за работу. Костюмером стал какой-то модный лысый дизайнер из Люксембурга. Штат продюсеров увеличился вдвое. Серию разбивали четыре рекламных блока по семь минут – невероятно. Шуичи сменил машину и снял квартиру в Торонто.

Шлюху он больше не вспоминал. Плохие сны не снились – на них не было времени. Приходилось слишком много работать.

Каждая серия по пятьдесят три минуты могла бы стать отдельным фильмом. Декорации заказывались у Уорнеров, спецэффекты делал Dreamworks.

Слава не трогала Шуичи. Он не старался на съемочной площадке. Даже его мимика была бедна, как у животного.

У него была надежная прививка от звездной болезни. Он воспринимал свою роль как средство для зарабатывания денег. Зачем ему нужны были деньги, он не знал. Он мало и просто ел и не ходил по клубам развлекаться.

И когда Шуичи уже думал, что сойдет с ума от недосыпа и неудобных чертовых латексных костюмов, Миа забеременела. Неудачный аборт загнал ее в клинику. Съемки прекратили на два месяца.

На третий день простоя Шуичи выбрался побродить по городу. В первый раз ему пришлось довольно быстро вернуться. У него просили сфотографироваться, незнакомые люди предлагали ему выпить или расписаться на футболке. Шуичи казалось, что это какой-то обман и все происходящее не имеет к нему никакого отношения.

Это приучило Шуичи постоянно носить черные очки и шапку, сильно смахивающую на лыжную маску.

На второй день он сходил в кино, обошел все магазины, автостоянки и парки вокруг своего дома. Он купил так много газет, что ему разрешили взять тележку из магазина, чтобы довезти их до квартиры.

Тележку он не вернул.

В канадской желтой газете (в разделе «светская хроника») мелким шрифтом безликой сноски говорилось, что некий «Фудзи» приезжает в Торонто на пару недель. Чтобы «отвлечься после тяжелой работы над альбомом, занявшим 12-е место в чарте Соединенных Штатов и четырежды побывавшим в тройке лидеров национального хит-парада».

Шуичи не был уверен: кличку «Фудзи» американцы вполне могли дать любому японцу, приехавшему покорять их музыкальный бизнес.

Шуичи не был уверен, но к концу недели, заполненной бездельем, он начал искать.

И нашел.

Нашел отель, нашел комнату «415», нашел в себе силы отправиться туда.

И теперь, когда «Фудзи» Фуджисаке спрашивал, как он здесь оказался, Шуичи просто пожал плечами и ответил:

- Случайно.

- Чем ты занимаешься? – Фуджисаке посмотрел на банку растворимого кофе и добавил: - У тебя есть зеленый чай?

- Нет, - отрезал Шуичи. – Ни зеленого чая, ни палочек, ни суси.

Он не хотел, чтобы это прозвучало так грубо. Но Фуджисаке неожиданно спокойно и даже дружелюбно ответил:

- Ну и хорошо.

Если бы не известность Шуичи, если бы не его роль, его деньги, его бы никогда не соединили с номером «415». Никакого телефона, мистер Никому-Не-Известный-Японец. Выйдите из холла гостиницы, пожалуйста, пока не вызвали охрану.

Оставайся Шуичи тем, кем был раньше, Фуджисаке не появился бы в его жизни снова.

Теперь им было интересно, зачем состоялась эта пустая встреча; слова, полные молчания и прошлое, которое стало забываться.

- Мир это не только стихи или музыка. Мир так устроен, что иногда надо выносить мусор или мыть посуду, - сказал Шуичи значительно позже, когда они оба лежали на диване, уставившись в телевизор.

Они пили какое-то пиво из банок, но вроде бы не пьянели.

- Где ты снимаешься? – спросил Фуджисаке, переключая канал.

- В сериале.

- Что за сериал? Про любовь? Играешь про любовь?

- «Бесконечность Брайгманна». Может, слышал.

- Слышал. Ни разу не видел, но очень много слышал, - Фуджисаке положил пульт рядом с Шуичи. – Я не смотрю телевизор. Я вообще забыл, что это такое.

Шуичи подобрал пульт и вяло ткнул им в сторону мерцающего экрана:

- Фуджисаке, это телевизор. Телевизор, это Фуджисаке. Дай мне другую банку. На, выкини эту. Блин, оставь «Глобус» в покое.

- Он и так достаточно спокоен. У него покоя хоть ложкой ешь, - Фуджисаке прицелился и запустил еще одной пивной банкой в статуэтку «Золотой Глобус», которая стояла на пустой книжной полке. И снова попал. – Эту херню тебе дали за то, что ты позоришь свой народ, развлекая тупых американцев?

На статуэтке лежал толстый слой пыли.

- Американцев, европейцев… говорят, в Австралии тоже показывают. Мы сейчас второй сезон снимаем. «Охота на Брайгманна», - Шуичи махнул рукой. – Вот смотри. По кабельному показывают. Шестая серия вроде. Миа здесь покажет свою грудь. Будет сцена в душе.

- Миа, это которая «Миа Андреас»? Хорошая грудь. Что это такое? Ты видел? Что это за чертовщина с насосом?

- Это душ будущего, - Шуичи зевнул. – Здесь дублерша снималась.

- Да ну?

- У Миа соски разной величины. Ей не дадут сниматься обнаженной, пока она не сделает коррекцию жопы и груди. Глупость какая.

- Ты играешь дерьмово, - Фуджисаке прищурился и приподнялся на диване. Потом всем телом подался вперед, как будто увидел что-то потрясающее.

Шуичи вздохнул:

- Скажи мне что-нибудь, чего я не знаю.

- Я… - Фуджисаке долгим изучающим взглядом посмотрел на Шуичи.

Шуичи покосился на него в ответ и почувствовал вдруг, как у него по горлу наждаком прошелся жар, будто он простудился или отхлебнул виски.

- Я… - еще раз протянул Фуджисаке, - …никогда бы не подумал, что за такую дерьмовую актерскую игру дают «Глобус». Посмотри на себя, офигеть! У тебя лицо парализовано! Ты атропин жрешь перед съемками? Тебя тошнит? Ты похож на Эллен Фейсс. Да нет же, черт! Она в сто раз лучше тебя.

Шуичи медленно отвернулся. Фуджисаке снова лег рядом и зачем-то еще раз сказал:

- Дерьмо. На экране ты полное дерьмо.

Наверное, следовало что-то ответить, но зачем? Фуджисаке прав на все сто. Шуичи не прикладывал никаких усилий к тому, чтобы его любили. Он заранее был готов все потерять и не хотел с невыносимой горечью вспоминать потраченные время и силы, снова оказавшись на дне своего вымышленного обрыва.

Но молчал Шуичи не потому, что бессмысленно было бы объяснять все это. Он молчал, потому что услышал из уст Фуджисаке слово «дерьмо».

В прошлой жизни это было невозможно. А сейчас это звучало в тему.

- Хиро женился на моей сестре.

- Это шутка? – Фуджисаке даже головы не повернул.

- Нет.

- Тогда мне нечего сказать.

Прошло еще несколько минут в молчании.

- Собираются снимать полнометражный фильм.

- «И снова дерьмовый Брайгманн»? – прикинул Фуджисаке. Он думал о том, что надо бы попросить у Шуичи чистое постельное белье и идти занимать ванную. Все эти мысли казались Фуджисаке очень тяжелыми, у него как будто отнялись ноги. Он все лежал и представлял, как начнет надевать наволочку на подушку.

- В точку. Я буду злодеем. Меня зомбируют и я перейду на сторону Брайгманна. Понапредаю нахер всех своих друзей и потом буду долго раскаиваться.

- Увлекательно, - Фуджисаке закрыл глаза и снова вообразил наволочку. – Юки смотрит это?

Шуичи очень долго молчал, прежде чем сказать:

- Надеюсь, что нет.

******************************

Осветители уже битый час пытались сделать так, чтобы вода не бликовала в камеру.

- Вы хотите невозможного, - угрюмо препирался какой-то мужик с режиссером. – Вам нужен свет под косым углом и вы хотите лунную дорожку. Это бред. Вы изучали физику?

- Сделаем фильтр, - согласился режиссер. – Иди, работай.

Шуичи до сих пор не мог привыкнуть к тому, что ночные сцены снимаются днем. Он силился представить себе тьму и сон, но у него ничего не получалось.

В его голове царствовала пустота открытого моря. Его лицо снова парализовала апатия.

- Здесь это не пройдет.

Шуичи не сразу осознал, что эти слова предназначены ему, а не очередному провинившемуся супервизору со студии спецэффектов.

- Что? – переспросил он.

- Здесь это не пройдет, - настойчиво повторил режиссер.

- Где здесь? В Шербруке? – не понял Шуичи.

Студия снимала полнометражный фильм под рабочим названием «Брайгманн возвращается». Съемки начались в Канадском Шербруке, недалеко от Монреаля. Позднее их планировалось перевести в Гаспе, к заливу Святого Лаврентия. Продюсеры согласились с тем, что пейзажи там просто обалденные.

А арендная плата просто никакая. Что тоже обалденно.

Действие фильма по идее сценариста должно происходить не в будущем, а в прошлом – команду Луиса Хауберга злопыхатели отправили в годы освоения Америки. Шуичи считал, что это единственное отличие от всего, в чем он снимался ранее. И то едва заметное.

Свежий холодный воздух ему не нравился, деревья подавляли своей внушительностью. Ему не хватало автострад и смога.

Режиссер был новый, незнакомый. Раньше он вроде бы делал интеллектуальное кино для Берлинских фестивалей. В Каннах тоже «пальму» дали. За оригинальность и садизм.

- Ты читал роль? – тихо, но очень злобно спросил режиссер.

- Да. Я ее хорошо помню. Хотите проверить?

- Ты сценарий видел?

- И первый вариант, и второй, и с цензурой, и без.

- Слушай меня, - режиссер встряхнул Шуичи за шиворот. – Мне плевать, какой там у тебя, в жопу, контракт. Я, мать твою, любого китайца с улицы притащу, нахерачу ему волосы обойным клеем, он у меня будет зажигать в триста раз лучше тебя. Никто не заметит разницы, вы, ебнутые корейцы, все на одно лицо.

Шуичи уже довольно пожил в Америке, чтобы подумать о суде присяжных за такие слова.

С другой стороны, теперь Шуичи врубился, как этот низенький уродливый человек зарабатывал свои награды и премии.

Шуичи молчал, режиссер пытливо вглядывался в его лицо.

- Ладно, скажите мне, что я должен делать, - согласился Шуичи. Режиссер кивнул. Кажется, миновала опасность быть поменянным на китайца и обойный клей.

- Изобрази другого человека, - режиссер толкнул его в спину. Шуичи растерялся. - Давай, давай!! Ты личность с измененным сознанием, ты не можешь играть так, как делал это прежде. Это будет означать, что ты неискренен, люди не любят этого. Давай, давай же! Ты полностью подчинен, ты готов лизать ноги, чтобы тебе кинули твою сраную кость! Давай, ты хочешь кость?! Желай ее так, чтобы я тебе поверил!

Странное дело, но под бодрые окрики и ругань режиссера, вдыхая прозрачный холодный воздух ранней весны, Шуичи расслабился и почувствовал себя свободнее.

Он набрал воздуху в грудь и вдруг заорал на Мартина, сверкая глазами, как убийца в состоянии аффекта:

- Я сделаю все, как ты скажешь! Я принесу тебе их головы!!

Мартин вздрогнул, но тут же среагировал, не обращая никакого внимания на крики «съемка, съемка, номер дубля». Все-таки он был профессионалом и чертовски гордился этим.

Он схватил Шуичи за подбородок и глухим, раскатистым голосом одержимого Брайгманна потребовал:

- Мне не нужны их головы, глупый пес. Принеси мне их души и волю. И награда будет больше, чем ты в силах вообразить, несчастный предатель.

Глупый текст, картонные персонажи. Глядя в голубые, почти белые глаза Мартина – нет, Брайгманна! – Шуичи думал о том, что оживить этот сценарий невозможно.

Вечером из приоткрытого окна своего вагончика Шуичи слышал, как Миа сказала кому-то: «Этот Цезарь Эллингвуд просто невероятный человек. Он заставил играть нашего Шайн. Я думала, это невозможно».

«Я безнадежен, - с неожиданной грустью подумал Шуичи, закрывая окно. – Я начал тренькать упражнения Байера в том возрасте, в каком вундеркинды осваивают концерты Вивальди. Мне нужно сменить работу».

Но сначала надо было доиграть сроки, обговоренные в контракте.

Мысль о том, что это будет его последняя роль в кино, придавала Шуичи необъяснимую уверенность в себе. Он выкладывался на камеру по полной программе.

Первое время Мартин, с которым почти постоянно играл Шуичи (кроме тех моментов, когда приходилось висеть на канатах и прыгать из стороны в сторону, изображая драки с Миа и Луисом) очень удивлялся и несколько обидно шутил насчет внезапно открывшихся талантов Шуичи.

Но потом привык.

- Мне нравится, как ты изображаешь подонка, - признался как-то Мартин. – Пива хочешь?

- Хочу, - согласился Шуичи, вне съемочной площадки превращаясь в привычного «загадочного японца».

- Нет уж, - Миа поморщилась.- Я в восторге от твоих прыжков. Ты работал обезьяной в своем Токио, а? В цирке, а? Или ты рос в зоопарке и тебя воспитали дикие павианы. Красножопые павианы.

После аборта Миа больше не могла иметь детей. Никто так и не узнал, чей это был неродившийся ребенок.

Ее злоба и тоска вызывали в Шуичи желание постоянно извиняться перед ней, словно он был в чем-то виноват.

Никто не обижался на Миа. Все качали головами и усердно сочувствовали. Миа считала, что жалость доведет ее до самоубийства. Шуичи тоже так считал, но все же продолжал чувствовать себя виноватым за то, что был совершенно здоров.

- Я снимался в клипах.

- Ого! – воскликнул Луис. – Да ладно.

- И что с того? – Мартин достал сигарету.

- В Японии, если ты девушка, тебе достаточно надеть купальник или красиво улечься на снегу, - пояснил Шуичи. – И спокойно открывай рот под фонограмму. Если ты не девушка, но выглядишь мужественно и у тебя красивое тело, можешь делать то же самое. Я мог бы надеть купальник и красиво лежать, но тогда никто не стал бы слушать, что я пою. Надо мной бы смеялись.

- Я бы померла со смеху, - сказала Миа.

- И поэтому мои клипы ставил постановщик трюков и драк. Мне приходилось много бегать, падать и прыгать. В образе романтического героя я выглядел неубедительно. Наш продюсер решил сделать из меня Оми Цукиено. Фишка прокатила.

- Оми… что? – вытаращился Луис.

- Курить будешь? – Мартин протянул ему зажигалку. – Хочу заказать вечером утку по-пекински.

- Я приду к тебе ужинать, - напомнила Миа. Интерес к Шуичи угас.

Здесь никого не занимало чужое прошлое. Со своим бы ужиться.

Шли недели, Шуичи отрывался на съемочной площадке, и почему-то с каждым днем все чаще вспоминал приезд Фуджисаке. Те два дня, когда он говорил по-японски и думал о том, чтобы завести дома животное. Кота или, может быть, даже двух. Чтобы ухаживать за ними, покупать всякую кошачью еду в магазине и еще эти дурацкие кошачьи игрушки, с которыми нормальные животные никогда не играют.

Он никак не мог точно припомнить, как выглядел или во что был одет Фуджисаке. В памяти осталось только острое ощущение его присутствия.

В павильоне, наспех отстроенном среди бесконечных лесов у залива Святого Лаврентия, царил полумрак. Большую часть декораций составляла синяя тряпка.

Самая внушительная статья расходов приходилась на компьютерную графику. Шуичи привык играть с воображаемыми партнерами, среди несуществующих космических кораблей.

Интересно, думал он, смогли бы доисторические Энн Тодд или Майкл Редгрейв сыграть, глядя на тряпку и воображая себе пришельца или стол. Размышляя подобным образом, Шуичи ощущал себя действительно крутым.

Даже круче, чем Элизабет Тейлор в «Кошке на раскаленной крыше».

- На колени! – брызгая слюной, кричал режиссер. – Возьми его за руку! А ты – не давай! Он раб твой, плебей, он предатель, он для тебя кусок грязи! Ты используешь его, но он тебе омерзителен.

И Мартин – Брайгманн – вырывал свои пальцы из хватки Шуичи, а тот ползал за ним по холодному полу, заглядывая в глаза, клянча о милости.

Черт побери, какой-то попсовый фантастический боевик, а так захватывающе.

Этот неистовый шепелявый «Цезарь Эллингвуд» с мокрыми губами и проектором внутри черепной коробки воспринимал «Возвращение Брайгманна» как вызов. Он надеялся сделать из него эксперимент.

На следующем «Берлинале» он будет стоять со статуэткой золотого медведя в руках, как огромное сияющее доказательство гения. И публика, и критики в зале будут аплодировать Цезарю, сделавшему призовой фильм из редкостной срани.

А если не будет ни статуэтки, ни аплодисментов, ни гения, то Цезарь пойдет и повесится к чертовой матери на своих собственных шнурках.

Вот в чем заключалась удивительная сила этого неприятного громкого человека. Шнурки.

Режиссер кричал, синий полумрак глотал все тени, отрезал воздух, крошил запахи в одно сплошное месиво.

Внезапно Шуичи ощутил приступ странной эйфории. На мгновение ему показалось, что все, о чем написано в сценарии – реально.

И тот, кто стоит перед ним – настоящий мистер Брайгманн, злодей и душегуб. Подчинил абсолютно, до полного отсутствия воли, только плещется на дне души безумная бессильная ярость, но ничего не сделать с этой властью и голосом, которые ведет и указывает единственно верный путь, к погибели.

Выдуманные законы, параллельные пространства и фантастическое оружие органично – на секунды – вплелись в ткань реальности, образовали сложный и уродливый узор, диссонанс звуков и образов.

- Ты привел мне эту женщину, покоренную, опозоренную, на цепи; я награжу тебя, чем ты пожелаешь, - глухо и сладко бормотал Мартин-Брайгманн.

Шуичи молчал, стоял на коленях, беззастенчиво и страстно глядел ему в лицо.

- Давай же! Давай же! – кричал режиссер, размахивая руками. Оператор нарезал круги на своем подъемном кране.

Что там было в сценарии? Черт побери, что было в этом ебаном сценарии?!

Шуичи как будто смотрел на себя со стороны. Взгляды оператора, звукорежиссера, массовки и техников текли сквозь него.

- Ну, проси. Проси чего хочешь, - Мартин склонился взять его за плечи.

«Блядь, - откуда-то из-под потолка донеслась до Шуичи его собственная мысль, - если я запорю этот эпизод, Цезарь с меня три шкуры спустит».

Цезарь? Какой Цезарь? Какой режиссер? Здесь, на космическом корабле Брайгманна? Откуда здесь режиссер?

- Давай же, давай же, давайже, давайжедавайже….

Шуичи поглядел Мартину в глаза, положил ладонь ему на щеку, взъерошил тщательно уложенные стилистами волосы на затылке.

Притянул к себе, не поднимаясь с колен, всей тяжестью закованного в фальшивую броню тела повис на Брайгманне, на своем хозяине, заставил его опуститься рядом с собой.

Мартин секунды медлил, его рот уходил от поцелуя, он играл. Он закрыл глаза, обхватил чужую латексную шею и, наконец, приоткрыл губы, поддался.

На съемочной площадке застыла душераздирающая тишина.

Было слышно, как в окна павильона скребут ветви деревьев, тревожимые ветром. Кто-то зашуршал страницами сценария. Миа, вся в бутафорской крови и с нарисованными синяками, щелкнула зажигалкой.

И в остатках этой горячей тишины раздался сорванный, хриплый голос Цезаря:

- Отлично. Еще один дубль. То же самое.

Шуичи вышел из павильона, поежился и застегнул куртку до подбородка. Если бы он курил, он бы сейчас непременно достал сигарету.

Его преследовало тяжелое давящее чувство, будто он наблевал в дорогом ресторане или напился и устроил дебош в городской библиотеке.

- Шайн, стой, - раздалось позади.

- Не называй меня так, – рассердился Шуичи. Он даже не оглянулся.

- Да что с тобой? – Мартин догнал его и пошел рядом. На нем все еще оставался черный костюм злодея из фильма.

В воздухе стояло тепло, от земли поднимался пар. Снег подтаивал, обнажая мертвую траву и гнилые прошлогодние листья.

Мартин открыл рот, но его слова заглушил резкий, дребезжащий визг клаксона.

Шуичи остановился как вкопанный, как будто этот звук причинил ему боль. Мартин моргнул и замер. Он никогда не видел у Шуичи такого выражения лица.

Черный внедорожник сигналил до тех пор, пока до Шуичи не дошло, чего от него хочет человек за рулем. Не сказав Мартину ни слова, Шуичи бросился к машине и исчез за тонированными стеклами и бронированным корпусом.

- Ты ездишь на танке, - Шуичи пристегнул ремень и Фуджисаке вдавил педаль газа. – На кого ты работаешь?

- «Siddharta» на днях выпускают сингл. Я сделал им три ремикса. Они подарили мне этот «Хаммер».

- Это не «Хаммер».

- Дерьмо. Это не важно. Поехали, напьемся. Вот, держи, - Фуджисаке бросил Шуичи на колени предмет, обернутый в дешевый пакет из супермаркета.

Шуичи молча начал разворачивать.

Машину трясло и подбрасывало. Здесь отродясь не было нормальной дороги. Съемочные причиндалы и техника доставлялись вертолетом.

В пакете был диск с надписью «Siddharta» & Fuji Shit.

- «Фуджи шыт»? – усмехнулся Шуичи. Внедорожник наконец вырулил на трассу.

- Дерьмо. Это все из-за этого, - Фуджисаке выглядел как человек, который преследует кого-то и ничего, кроме дороги его не интересует. – Я все время говорю «дерьмо».

Шуичи медленно снял упаковку и, скомкав, уронил себе под ноги. Дотянулся до магнитолы и поставил диск. Фуджисаке по-прежнему смотрел на дорогу перед собой. Пальцы, сжимающие руль, побелели от напряжения, но лицо выглядело расслабленным.

Первый трек. Не то.

Второй, третий – не то. Шуичи сделал звук тише. Музыка раздражала его. Он ждал.

Десятый трек, наконец-то.

- Это ты? – тихо спросил Шуичи. – Что-то не похоже на тебя.

- За шесть лет ты меня ни разу не слышал.

- Не слышал, - согласился Шуичи. – Стильно.

- Не оскорбляй меня этим дерьмовым словом.

- Зато хорошо продается.

- Пока что да, – Фуджисаке свернул на обочину и заглушил мотор.

Он опустил голову на руль.

- Хорошо, - соврал Шуичи. – Мне нравится. Качественно.

- Тебе нравится. Это полное дерьмо. Скоро я буду как те сраные ди-джеи, которых никто не помнит и они спиваются на своих сраных пляжных плантациях.

- А тебе чего надо? Срубишь денег. Купишь себе бассейн и двух топ-моделей и пошлешь все на хер.

- Мне еще не тридцать лет. И уж тем более не шестьдесят, чтобы размышлять такими категориями.

- В шестьдесят ты будешь трясти морщинистой жопой за вертушкой, зарабатывая себе на пенсионный коньяк.

Фуджисаке посмотрел на него, не поднимая головы.

Шуичи выключил звук. Немного погодя, аккуратно вынул диск, открыл окно в машине нараспашку и швырнул коробку с диском в кювет.

Раздался звук треснувшей пластмассы.

Фуджисаке не шевелился. Он сказал:

- Ты ведь тоже уже давно стихов не пишешь.

- Поехали куда-нибудь, - напомнил Шуичи.

- Да, - пробормотал Фуджисаке, не двигаясь. – Точно.

Перед открытыми глазами Шуичи вставало лицо Мартина, расширенные зрачки, привкус жвачки во рту. Ему было так нехорошо, что хотелось удариться головой о лобовое стекло.

Вдруг он понял, что Фуджисаке уже довольно давно смотрит на него неподвижным тяжелым взглядом.

- Зачем ты сюда приехал? – спросил Шуичи.

Фуджисаке выпрямился, взялся за ключ зажигания, отпустил его. Вокруг машины шумел лес и лился ветер, и не верилось, что существуют города и автострады, плохие фильмы и дешевые газеты. Вдруг Фуджисаке снова схватился за ключ, как будто тот был виновником всех его бед и злоключений.

Завел свой танк, вывел на дорогу и поехал.

- Не знаю, - ответил Фуджисаке, когда они проехали четверть часа, и Шуичи уже не мог вспомнить, к чему эти слова.

Они заехали в один из странных магазинов Гаспе, где на одной и той же полке можно было обнаружить томатный сок, креветок и автомасла «Shell».

- Притащиться к какому-то дерьмовому канадскому заливу, чтобы найти здесь суси, - заметил Фуджисаке, оплачивая у кассы два ящика пива.

- Я не знал, что ты пьешь пиво, - Шуичи стоял рядом, наблюдая за его действиями, - в таких количествах.

- Я пытаюсь слезть с кокаина. Стараюсь, как могу, - по-японски ответил Фуджисаке.

Кассир посмотрела на него неприятным взглядом.

- Мы не выпьем это за вечер, - по-английски сказал Шуичи.

- Я остаюсь на неделю, - по-японски.

- Я живу в вагончике на съемочной площадке, - по-английски.

- Ты будешь жить в городе, у меня… - японский. – Я буду отвозить тебя каждое утро, и забирать вечером.

- Тебе совсем заняться нечем? - английский.

- Пойдем.

***************************

В одно какое-то стремительное мгновение, вовремя не распознанное и не предотвращенное, Шуичи стал единственным близким человеком на всем огромном континенте, на всей Большой Земле.

Фуджисаке взялся за два проекта одновременно, но работа не помогала забыть немытое окно на канадской кухне и то, как звенели чашки.

Чувства, которые рождались и умирали в нем, когда утром или вечером он стоял посреди своей комнаты тупо глядя в одну точку, были весьма противоречивыми.

Их природа не казалась ясной. Шесть лет Фуджисаке прекрасно обходился без Шуичи, без возвращения к своему прошлому. Почему одна чертова встреча так повлияла на него, Фуджисаке не понимал.

За эти шесть лет ему пришлось пережить много дерьма. Он ценил достигнутое и крах его карьеры стал бы вероятным концом его жизни. Без работы он не мыслил себя.

Его очень уважали, но не любили гораздо больше. Обращаясь к нему, рассчитывая на него, не было зазорным называть его «ебаный сухарь».

Ведь если тебе чего-то не могут простить, то именно твоего усердия. Люди снисходительны к тому, кто походит на них и не пытается стать лучше. Но если ты пытаешься быть выше других, то напрасно ждать симпатии с их стороны. Ведь они расценивают твое поведение однозначно, как стремление выделиться, хотя ты ничем не лучше их.

Впрочем, все это не трогало Фуджисаке. Его профессионализм позволял ему не заботится своей репутацией.

Люди оставались для него лишь способом продвижения вперед. Ему не хотелось бы испытывать к ним каких-либо чувств. Он препарировал толпу, снял с нее кожу и заглянул в пустое нутро. Он четко знал, что и когда «пипл хавает» и считал это знание своим талантом.

Фуджисаке никогда не ошибался, но и его работы никогда бы не получили звание шедевра. Люди были просты и он презирал их за это. Пока он работал для людей, у него не было шанса остаться в истории творцом чего-либо великого, по-настоящему великого.

Фуджисаке ничем не отличался от Биг-Мака и прекрасно осознавал это.

Ему вспомнилось мерцание телевизора и смятые пивные банки рядом с «Золотым Глобусом». Он до сих пор помнил запах пыли и пота давно не стираной футболки Шуичи.

И вот сейчас он здесь, сидит на краю ванной и смотрит на ту самую футболку, которая сохнет на веревке для душевой занавески.

Шуичи зарабатывает тонну денег и не может сходить в магазин, купить себе новых шмоток. Фуджисаке потрогал подол мокрой футболки. Медленно поднялся и приложил ее к лицу.

Она пахла стиральным порошком.

В дверь ванной пнули:

- Завтрак готов.

Фуджисаке сполоснул лицо и вышел.

Кухня была новая, окно чисто вымыто, но звон чашек и запах кофе пробрали Фуджисаке до костей. Ничего не казалось знакомым, и в то же время он словно родился здесь. Почувствовав прилив какого-то странного плаксивого настроения, он не выдержал и сказал:

- Дерьмо…

- Да нет, - спокойно отозвался Шуичи, отрезая кусок от омлета и выкладывая его на тарелку, - съедобно.

В дверь позвонили. Фуджисаке холодно спросил:

- Ты дал кому-то этот адрес?

- Я живу тут.

- Это моя квартира.

- Ты снимаешь ее, - отмахнулся Шуичи, - неделю. Потом ты уедешь, а я решил остаться в ней. Я уже говорил с риэлтором.

Фуджисаке сел за стол. По его лицу невозможно было определить, о чем он подумал.

Шуичи долго возился с замком. Когда открыл, почему-то пожалел, что этот чертов замок не заклинило напрочь.

- Я сейчас в городе, - сказала Миа, зайдя без всякого стеснения. – Решила заехать, посмотреть, как ты тут.

- Нормально, - не пытаясь казаться вежливым, ответил Шуичи.

- У нас перерыв на два дня, - Миа уронила сумку на пол. Оттуда что-то высыпалось, помада, телефон, чьи-то визитные карточки. Она не нагнулась за ними. – Наверное, штопают дырку на своей синей тряпке.

- Ты могла позвонить, - Шуичи стоял перед ней в мятых широких трусах. У него мерзли ноги.

- Цезарь не стал удалять тот эпизод.

Шуичи ничего не сказал. «Тот эпизод», блядь. После «того эпизода» ему предложат сниматься только в роли пидоров в трэш-комедиях. Самое время завязать с кино.

- А говорил, что не умеешь целоваться на камеру, - продолжала Миа. Так, словно она подразумевала что-то двусмысленное, чего Шуичи не понял. – Должно быть, Мартин украл этот кусок пленки у монтажистов и дрочит на него в своем сраном трейлере. Хотя вроде так и не скажешь, верно, а?

- Что тебе нужно? – Шуичи переминался с ноги на ногу.

Фуджисаке отрезал кусок от омлета, положил его в рот, медленно прожевал, проглотил.

Из коридора доносились вздохи и стон поцелуя.

Фуджисаке потянулся за хлебом, откусил, медленно прожевал, проглотил.

Что-то грузно повалилось на пол. Женский стон.

Фуджисаке отхлебнул кофе, поморщился – остыл. Он поднялся и поставил чайник на огонь. Смотрел на синий газ и ждал.

Глухой шепот Шуичи из коридора, женщина отвечает, но так тихо, что не расслышать. Снова удар об пол – кто-то пытался подняться, но не вышло.

Фуджисаке насыпал растворимый кофе в чашку, залил кипятком. По его спокойному, сосредоточенному лицу ничего не разобрать. Он тоже в один трусах, он сидит напротив окна, он мерзнет.

Он скучает по сигарете.

На кухне пряно запахло женскими духами.

- Привет, - сказала Миа. Ее сверхстойкая помада на губах выглядела нетронутой. Блузка расстегнута.

Фуджисаке приподнялся, чуть кивнул ей головой. Шуичи где-то возился, вешая ее плащ на вешалку, убирая ее сумку.

- Ты кто? – спросила она.

- Я очень далеко отсюда, - по-японски ответил Фуджисаке.

- Познакомься, - приглаживая волосы, накидывая на себя какую-то рубашку, в кухню зашел Шуичи. – Это Фудзи Шыт.

- Ничего себе! – Миа протянула ему руку. Фуджисаке вяло пожал ее. – Надо же. Я тебя совсем другим представляла.

Никто не спросил ее, каким она кого представляла, но она продолжила:

- Жидкокристаллический монитор, эргономичная клавиатура, три каких-то кенийских негра за ней и супер-новая программа по обработке звука…

- Это «Gorillas» такие, - перебил ее Шуичи. Он сел напротив Фуджисаке и посмотрел на него.

- «Gorillas» это Деймон Элбарн, - монотонно произнес Фуджисаке, доедая завтрак. – Джейми Хьюлетт, Дэн Накамура, «Хомосапиен», Крис Франц, Тина Уэймаут и Ибрагим Феррер. Но это только основной состав. Там еще около двух десятков человек, мисс Андреас.

Миа показалось, что ее чудовищно обозвали. Но ей было все равно, слова уже давно не оскорбляли ее.

- А ты их всех знаешь, а? – спросила она после долгого молчания, когда никто не произнес ни звука.

- Я хотел с ними работать.

- И что? Не дали, а?

- Я не могу работать в команде. Вечно тяну одеяло на себя. Я охуенно талантлив.

- Это правда, - Шуичи посмотрел в сторону. – Охуенно талантливое одеяло.

- Шайн, откуда ты его знаешь, а? – Миа потрепала Шуичи по щеке.

- Мы вместе гастролировали по Японии, - вместо него быстро сказал Фуджисаке и добавил по-японски: - «Шайн»? Какая дерьмовая кличка. Никто не уважает тебя. Ничего не изменилось.

- Посмотрите, кто сидит тут, за этим столом, - Миа говорила, имитируя диктора новостей. – Соль земли, невероятно раскрученные и важные персоны, мы можем парковаться где хотим и продавать свои автографы за деньги. Фудзи, ты сразу узнал меня, а? «Сама Миа Андреас, офигеть, в этой засранной квартирке, о чудо!!» - вот что ты подумал, верно, а? Как же ты меня узнал? Я видела твои фотографии. У меня в машине три твоих альбома. Но вы все такие одинаковые. Если бы Шайн не красил волосы, я бы не различала вас. А как ты различаешь американок? Для тебя все женщины на одно лицо.

- Тебя трудно не узнать, - коротко ответил Фуджисаке, но это не прозвучало как комплимент.

- Устроим веселье на троих? – усмехнулась Миа.

«Вот почему ты никогда не сможешь играть в театре», - подумал Шуичи, но вслух сказал:

- Не сегодня.

- Жаль, - Миа постояла еще с минуту, потом резко развернулась.

Шуичи пошел за ней, помог надеть пальто, подал сумочку.

- Между нами, хорошо? – тихо попросила Миа. – Я думала, ты один. Между нами, хорошо?

- Я никому не расскажу, что ты была здесь.

- И сам забудь. Ты упустил свой единственный шанс.

Шуичи стоял, держась за ручку двери, но Миа не все не уходила.

- Ты мог бы предложить мне кофе, - сказала она очень тихо. Шуичи ответил, хотя понимал, что она говорит сама с собой:

- Прости.

- Мне действительно тяжело. Как бы сделать, чтобы не было так тяжело.

Она обняла его за плечи и заплакала.

Фуджисаке посмотрел на дно своей чашки. Чайник был еще горячий.

Из коридора слышался плач. Фуджисаке выплеснул остатки кофе в раковину, в тысячный раз насыпал в чашку три ложки из кофейной банки. Она почти опустела.

*******************************

Кем бы она ни была, чем бы ни занималась, она все равно останется обычной женщиной с депрессивным характером и иррациональными поступками.

Она могла бы быть летчиком-испытателем или инженером, или официанткой. Но она третьесортная актриса и у нее те же мысли, те же проблемы, будь она летчиком, инженером или официанткой. Она больше не сможет быть матерью, она ненавидит мужчин и, скорее всего, все человечество. Но наверняка больше всего ее утомляет несимметричность собственных сосков.

Примерно так говорил Шуичи, глядя в утреннюю газету. Он сидел на заднем сидении черного внедорожника. Фуджисаке вез его на съемочную площадку.

- Ты не думаешь сменить работу? – спросил Шуичи. – Что ты будешь делать, если в твоих услугах никто не будет нуждаться?

Фуджисаке даже не повернул головы, отвечая:

- В этом недостаток человека. Когда хватает еды и есть крыша над головой, начинаешь выдумывать себе проблемы и искать смысл жизни. Поэтому человек должен быть голодным.

- На площадке есть повар. Он сделает тебе бутерброды.

Поскольку Фуджисаке ничего не сказал, Шуичи вернулся к своей газете.

Мелькали прямые тяжелые сосны, свет пробивался сквозь их ветви, как сквозь щели жалюзи. Повсюду лиловый, серый, белый снег, запах весенней воды.

- Нам было хорошо в Японии. Мы были все вместе, нам было весело, - внезапно сказал Фуджисаке странным голосом, словно сожалея.

- Припоминаю, - коротко отозвался Шуичи.

- «Припоминаю» - значит, не помнишь. Вылезай, приехали.

Шуичи отложил газету и вышел из машины, но вдруг словно спохватился, залез обратно и порывисто взялся за нее, на ходу раскрывая.

Фуджисаке усмехнулся:

- Эйри не вернется, - сказал он и Шуичи вздрогнул. – Я думаю, Шуичи тоже не вернется. До вечера, «Шайн».

Не двигаясь, сминая газету в кулаке, Шуичи смотрел на колеса отъезжающей машины.

Он так долго стоял на месте без движения, что к нему подошел Луис Хауберг и поздоровался.

- Здравствуй, Луис, - ответил Шуичи очень злым голосом.

- Что с тобой? Кто-то сильно поимел твое настроение, - Луис не пытался казаться остроумным или сочувствующим. Он курил, глотая дым.

- Развелось дерьмовых придурков, - не сдерживаясь, выплюнул Шуичи. – Проповедники на каждом углу. Хочешь – не хочешь, проведут бесплатный психоанализ, поимеют во все щели.

- Никогда не видел тебя таким нервным, - признался Луис. – Иди в третий павильон. Цезарь сегодня начинает снимать крупные планы. И еще тебя ищет твой менеджер.

- Не знал, что у меня есть менеджер, - сказал Шуичи и зашагал к павильону. Оттаявшая грязная земля липла на ботинки. Слово «нервным» мгновенно отрезвило, и он успокоился. Ему не хотелось быть «нервным» или что-то в этом роде. Это не соответствовало его настоящему образу мыслей.

Или… он хотел верить, что не соответствовало.

«Нервный», ха. Уже сто лет, как он не «нервный».

Цезарь Эллингвуд немедленно бросался в глаза, где бы он ни находился. Наверное, даже в общественном сортире он будет стоять рядом и регулировать напор вашей струи.

- Твой агент – гробовщик, - разорялся он. Его голос разносился по всему павильону без малейшей помощи со стороны технических устройств. - Странно доверять агенту, у которого в конторе лежат трупы!!

Мартин Хильдгаард, на которого он орал, переминался с ноги на ногу.

- Попытайтесь выслушать меня… я могу просить об этом?!

- Ты можешь попросить сварить мне кофе! – обрубил Цезарь, брызгая слюной. – Вырастешь большой, тогда и снимай сам свой гребанный фильм и там руководи сколько влезет, бери себе гребанные отпуска сколько хочешь, только слушай меня, мальчик: это будет гребанный фильм, знай это!!

- По контра…

- Засунь себе в жопу свой контракт, мальчик.

- Вы там, в своем Берлине, все такие ублюдки? – огорчился Мартин, махнув рукой.

- Шайн, иди сюда, - Цезарь поманил Шуичи двумя пальцами, как собаку. Когда тот подошел, Цезарь приобнял его одной рукой и начал трясти: - Почему Шайн никогда не берет отпуска? Почему он всегда здоров? Да, он играет как говно, но работает, когда я от него этого требую.

- Да потому, что он импотент! – взорвался Мартин. – У него ничего нет, кроме этой синей тряпки! А я хочу семью, я хочу ездить к своей девушке, когда она болеет, я хочу быть дома на праздники…

- Смени профессию, мальчик, - отрезал Цезарь. – Или найди себе здоровую девку.

Когда он наконец ушел, Шуичи вяло сказал:

- Это было чертовски обидно.

- Но это правда, - просто ответил Мартин, похлопав его по плечу.

Шуичи вздохнул и подумал: «Сегодня день дерьмовых психоаналитиков».

- Поздравляю, Мартин. Сегодня твой день.

В голове Шуичи стучали барабаны. Не очень громко: они заглушали все звуки вокруг, но никто не слышал этого барабанного боя, кроме Шуичи.

«Ничего нет, кроме синей тряпки. Ничего нет, кроме синей тряпки. Ничего нет, кроме синей тряпки. Ничего, кроме синей тряпки. Ничего, кроме синей тряпки. Ничего, кроме синей тряпки. Синей тряпки. Синей тряпки».

Бум, бум, бум, бум, бум, бум.

Надо срочно позвонить Элвису и спросить, как ему удалось так ловко сымитировать собственную смерть.

Может пригодиться.

- Я умираю с голоду, - сказал Мартин полтора часа спустя. Его глаза были все еще мокрые от искусственных слез. Ему пришлось восемь дублей рыдать над телом Миа Андреас. Попробуйте после этого не проголодаться.

- Я хочу вареного лосося, - снова сказал Мартин. Шуичи сидел на ступеньках его трейлера и смотрел куда-то вдаль. Мартин попросил:

- Подвинься.

- Не ешь, - Шуичи не шелохнулся, - вареного лосося. Наешься, будешь думать о смысле жизни.

- Я бы думал, если бы он у нее был. Ты играешь в футбол?

- Нет.

- А в бейсбол? Ладно, не отвечай. Заходи в трейлер. Выпьем кофе, раз тут негде достать лосося.

Дверь вагончика захлопнулась. Шуичи высидел с полминуты, быстро поднялся и вошел внутрь следом за Мартином.

Ему не хотелось кофе. Было ощущение, что он на маленьком – не больше квадратного метра – острове посреди океана и остров этот движется, только куда – никому не известно.

Войдя, Шуичи огляделся, словно ожидая увидеть в окошке перископ подводной лодки.

- Сахар, сливки?

- Нет, - поморщился Шуичи, - ничего не надо.

- Ну, хоть воды-то налить? – Мартин тряс кружку и сухой кофе шуршал, как песок в маракасах. Шуичи улыбнулся.

Мартин плеснул кипятка, бухнул себе четыре ложки сахара, залил сливками. Наверное, он располнеет к тридцати, но сейчас его фигура была в очень хорошем состоянии, и он редко себе отказывал. Будущее не беспокоило его.

Фатализм делал его счастливым.

Шуичи снова глянул в окошко и увидел корт, на котором Мартин играл с ним в теннис блестящими ракетками, ноги в разрекламированных кроссовках. Шуичи закрывался черными очками от вспышек папарацци.

- Канадские сериалы полное говно, - сказал Мартин. – Я видел «Джея и Молчаливого Боба» в «Деграсси», две серии, это полный отстой. Кевин Смит с ума сошел.

- Ага, - сказал Шуичи, хотя ничего про «Деграсси» не слышал.

Мартин спросил:

- У тебя есть номер моего телефона?

- Где-то есть.

Поставив кружу, Мартин достал маркер из кармана широченных рэперских брюк и, взяв Шуичи за руку, написал номер своего мобильника на его ладони.

Шуичи вздохнул. Это не был вздох тоски или скуки. Воздух медленно вышел из его рта и застыл. Маркер ударился об пол с сухим надтреснутым звуком, покатился под кровать.

Так и не выпустив чужой ладони, Мартин подался вперед всем телом, словно хотел что-то сказать на ухо. Шуичи ударился затылком о дверь.

Мартин целовал его, одной рукой держа за воротник куртки, как полицейский, задерживающий преступника. Шуичи попытался укусить Мартина за губу.

Его сознание заклинило на запахе чужого тела и он представил, как Юки Эйри – человек, который ушел, не оставив даже слова – стоит сейчас снаружи, цепляясь пальцами за подоконник, встает на цыпочки, чтобы заглянуть внутрь.

Шуичи выдернул свою изрисованную ладонь, схватил Мартина за волосы, грубо собирая их в горсти, затолкнул язык ему в рот.

- Крупный план отработали, - отойдя, чуть задыхаясь, сказал Мартин.

*********************************

Музыка жила своей собственной жизнью.

Фуджисаке сидел на диване, упершись локтями в колени, положив щеку на руки. Время от времени он незначительно менял позу, тер лоб, утирал нос пальцами. Ему до смерти хотелось выключить радио, но он только делал его громче.

Опыт подсказывал ему, что тишина позволит слышать собственные мысли, а это сейчас было ни к чему.

Другое дело, если бы это были мысли о программе новостей или о протухшей колбасе в холодильнике. Никчемные, легкомысленные мысли, с которыми он бы принял душ, завалился спать, а утром сел в свой бронетанк и уехал ко всем чертям собачьим из этого проклятого канадского поселка.

Его терзало незнакомое чувство, которому он не мог, да и не хотел подбирать определения. Не страх, не совесть, не стыд, - это было что-то новое, настолько неприятное, что хотелось ударить себя по голове.

Когда раздался звонок в дверь, Фуджисаке вздрогнул и затих. В глубине души он надеялся, что послышалось, хотя умом понимал, что это невозможно.

На третий или четвертый звонок он поднялся и пошел открывать дверь.

Шуичи стоял на пороге и не торопился заходить.

- Как ты здесь оказался? – спросил Фуджисаке.

- Ты дурак? – Шуичи стянул с головы капюшон. – Если нет, то очень изощренный человек. Я дошел до трассы, поймал попутку и доехал до города. Потом сел в другую попутку и доехал до Гранд-роуте. Оттуда снова пешком. Потом зашел в дом, нажал на кнопку лифта и – вуаля – я перед тобой.

- Смешно, - Фуджисаке улыбнулся

- Почему ты не заехал за мной?! Я ждал тебя полтора часа, как дурак. Слава богу, никто не догадался убрать газету, которую я утром выкинул. Перечитал ее четыре раза, пока ждал. Даже кроссворд отгадал. Ты мудак.

- Тебе через четыре часа надо ехать обратно, - Фуджисаке посмотрел на часы.

- ТЫ отвезешь меня.

- Хорошо, - сказал Фуджисаке.

У него дрожали плечи, такое облегчение он испытал.

Все это время они говорили по-английски.

- Хочешь есть? – спросил Фуджисаке на японском.

Всё, к чему шли эти годы, всё, к чему вело истерзанное тщеславие и обрыв надежд, все, что жило и умирало в Шуичи, всё растворилось и вошло в это «Хочешь есть». После тысячи лет безмозглых попыток и мечтаний, обожженных глаз и выплаканных пальцев он наконец почувствовал, что вернулся домой.

Дом – это то место, которое Шуичи – да любой человек – всегда носил с собой, и сейчас оно вывалилось из него с грохотом, со светом, с водой. Как кишки из вспоротого живота, обрушилось под ноги и расстелилось у грязного порога с бессилием и болезнью.

Никуда больше не пойду. Сил моих больше нет таскать с собой целый дом.

Пусть здесь полежит хоть какое-то время.

- Да нет, - Шуичи шагнул в коридор, закрывая за собой дверь. – Давай пива выпьем.

Фуджисаке решил, что ближайшие недели он никуда не поедет. Он будет сидеть в этом проклятом канадском поселке и ждать, когда у Шуичи закончатся съемки. Ждать, сколько потребуется. Ждать чего угодно, научиться жить вместе, привыкнуть стирать чужие носки, мыть чашки и окна.

Но именно сейчас, в этот самый конкретный остановившийся момент, он был настроен вообще не двигаться с места. Он хотел, чтобы к нему прикоснулись, потрепали по затылку, сказали, что все нормально.

На кухне Шуичи звенел посудой.

- Иди сюда, - позвал он.

За окном кухни чернело небо.

- Мне сегодня звонили со студии Focus, - сказал Шуичи нарочито небрежно. Эта небрежность сразу бросилась в глаза.

- Что за студия? Блокбастеры? – Фуджисаке встал у окна.

- Нет, вроде. Этот корейский режиссер, Энг Ли, которые еще недавний Глобус за режиссуру отхватил, он работал с ними. У меня есть шанс уйти из сериалов…

- Не знаю никаких корейских режиссеров.

Шуичи остался разочарован реакцией Фуджисаке:

- Колбаса тухлая в холодильнике валяется… Хрень какая-то. Я думаю: откуда так воняет.

- Ты плохой актер. Я бы на твоем месте отказался. «Фокус» там или не «Фокус».

Странно, но это не обидело Шуичи.

Так не обижаются на родственников или редких близких друзей. На тех, без кого нельзя представить свою жизнь. Такая привычная незаметная вещь, с которой ты ужился и перевоевал, без которой жизнь твоя накренится и шлепнется одним боком на землю, будешь сучить руками в воздухе, а держаться тебе не за что.

- Честно говоря, последний раз снимаюсь, - признался Шуичи. – Глупо все это. Приходится таскать по сцене эту машину из костей и мускулов, которая вечно дает сбои при технических трудностях. То настроение не то, то голова болит, то жрать хочется. А тебе мир спасать или пришельцев гробить. Желудок урчит на весь павильон. Пришельцам очень страшно. Дубль сто тридцать восемь.

- Ну, ты даешь, - Фуджисаке залпом выпил свою банку пива. Шуичи молчал, наблюдая, как он пьет.

- Думаешь, что ты готов… думаешь, что знаешь, что ты хочешь сказать, а тут приходит Цезарь и говорит тебе, что ты говно и ничерта не понимаешь. Но это еще ничего. Гораздо хуже, когда и сказать тебе нечего, и режиссер с тобой не спорит.

- Если тебе нужно что-то говорить, зачем ты бросил музыку?

- Потому что это ноль. Это пустота.

- Думай как хочешь, - Фуджисаке вздохнул и потянулся за новой банкой. Так же быстро вскрыл ее, так же выпил, не отрываясь. На сей раз, воспользовавшись паузой, Шуичи быстро и нервно говорил:

- Книги тоже ноль. Информационный поток так насыщен, что из него невозможно вычленить что-то действительно стоящее. Ты не можешь читать, слушать и смотреть все, что тебе доступно. У тебя просто нет на это времени. Но жизнь – это возможность узнать истину!! А как ее узнаешь, когда по телеку целый день какая-то херня и бабы плачут, а на работе какой-то дерьмовый кофе и висишь целый день на канате, изображая полет в космосе…

- Ты хоть выпей для приличия, - Фуджисаке хохотнул себе в кулак. Шуичи распалялся все больше, он оперся ладонью о стекло и продолжал, заглядывая Фуджисаке прямо в лицо:

- Люди, которые по-настоящему знамениты и стали авторитетом в глазах сотен тысяч человек; люди, которые могут изменять сознание других людей… знаешь, в чем их фишка?

- Скажи мне. Не знаю.

- Все эти люди мертвы. Некоторые давно, как Гитлер, некоторые недавно, как Иоанн Павел Второй.

- Гитлер не так уж и давно…

- Да в жопу! Ты только пойми: они мертвы. За исключением пары парней, которые живут вечно. Элвис, Христос, Ким Ир Сен.

От одежды Шуичи пахло выхлопными газами и ароматизатором, который обычно используют в салонах машин.

- Чего ты хочешь, я не пойму? – снова вздохнул Фуджисаке. – Ты тщеславный, закомплексованный подонок, которому на самом деле очень повезло в жизни. Но ты такой тупой, что не только не можешь этого понять, а вообще – ничего не можешь. Я от тебя уже столько нытья наслушался, что меня тошнит. Чего ты хочешь?

- Я мечтаю о том дне, когда я проснусь, и не буду думать о том, кто я и что было мной сделано или не сделано, и какая у меня цель, а точнее: почему у меня нет цели, - медленно и вяло проговорил Шуичи.

«Скажи мне кто, что из легкомысленного придурка ты превратишься в это, я бы ржал неделю», - подумал Фуджисаке.

На самом деле он не был раздосадован или утомлен разговором. Присутствие Шуичи расслабляло и успокаивало его. Он мог бы слушать это дерьмовое нытье вечно, не понимая и не сочувствуя, но все его тело наполнялось теплом Он был младше Шуичи и сейчас особенно остро осознавал это.

Он знал, как причинить Шуичи боль, но еще тверже он знал, что никогда не сделает этого.

Шуичи осторожно отодвинул Фуджисаке от окна. Тот посторонился, думая, что освобождает место. Так ни разу не отхлебнув пива, даже не открыв ни единой банки, Шуичи дернул за раму, распахнул окно, в одно движение свесил ноги по ту сторону.

Звонко брякнуло алюминием по полу, мокрым звуком расплескалось пиво, банка покатилась в сторону, к стене, оставляя после себя блестящие светлые лужицы, в которых круглыми желтыми точками отражалась лампа.

Фуджисаке держал его за одежду, за грудь, за волосы, попеременно пытаясь ухватиться покрепче, втянуть обратно.

- Ничего там нету, ничего нету, - бормотал он и нежность сменилась холодным дурным страхом, ноги цепенели. – Нету ничего, давай обратно.

- Я не прыгаю, - пробормотал Шуичи. – Я просто посидеть хотел…

- Конечно, конечно… я тебе верю. Вот посмотри на меня: я же тебе верю, - бормотал Фуджисаке, - ты давай обратно. Я тебе точно говорю: давай обратно.

Шуичи забрался обратно, цепляясь за руки Фуджисаке и подоконник. Он никогда не думал, что восемь этажей – это так долго и высоко.

Горечь и досада мешались с облегчением, Шуичи не хватало сил осознать, как он запутался.

- Я не был на похоронах собственного отца, - сказал он сухим черным голосом. – Моя сестра и бывший лучший друг больше не хотят помнить обо мне.

- Ты и не хочешь, чтобы тебя помнили, - Фуджисаке положил руку ему на щеку, заглянул в глаза, - ты не хочешь умереть. Не хочешь стать великим или нормальным.

Лицо Шуичи перекосилось. Он раскрывал и закрывал рот, царапал себе лоб, как человек, который ни за что не заплачет, как бы ему этого не требовалось.

- Все, чего ты хочешь, это чтобы человек, который бросил тебя, просто понял, что он не должен был этого делать.

Шуичи отвернулся.

- Не надо мстить Юки, - тихо сказал Фуджисаке. – Ему все равно. Он никогда не узнает. Ложись спать. Проснись и забудь обо всем. Я отвезу тебя утром.

Шуичи смотрел перед собой и ему казалось, что стена и кухонный стол, холодильник и колбаса – все это муляж, бутафория. За ними скрывается массовка и дублеры, кто-то другой пишет песни и сочиняет стихи, а режиссер кричит «еще дубль» и глазок камеры перевирает тебя, смеется над тобой, потому что ты бухгалтер без знания таблицы умножения. Жжет кожу на руке телефонный номер и чужой язык во рту.

И ты надеешься, что Юки все-таки смотрит телевизор и видит, как ты летаешь на веревке, изображая космическую невесомость.

И вся жизнь просрана просто из-за неустроенности твоего характера, из-за сломанного позвоночника и надежды быть вечно молодым, чтобы возвращаться к своим ошибкам снова и снова.

Единственное утешение – твое упорство, это хоть что-то надежное, его-то у тебя никто не отнимет.

Шуичи понимал: что бы ни случилось и как бы ни было уже поздно, он не откажется и не остановится, а будет карабкаться дальше. И это была его последняя вера, горестная вера тех, кто упорно ползет вверх по бесконечно крутой горе, ползет отчаянно и без надежды, потому что знает, что вершины никогда не достичь. Будешь ползти, стискивать зубы и молчать.