Знаете, что твердит мне по вечерам зеркало в слизеринской девичьей душевой?
«Ты идиотка, идиотка, идиотка».
Оно бубнит и дребезжит, не переставая «Ты красивая, богатая, чистокровная дура».
Оно дрожит и скрипит так, что я хватаю полотенце и поднимаюсь наверх, в
свою спальню, лишь бы не слышать этого. Второе полотенце я накидываю на
голову, чтобы не видеть в мутном стекле отражения красных припухлостей,
цепочек красных синяков, опоясывающих мою шею – этих ужасных, позорных
следов поцелуев маленькой грязнокровки в Астрономической Башне.
Зеркало не видит отпечатков её мягких розовых губ, оно не знает, что у
меня есть ещё кое-что – что следует скрывать. Что уж там говорить – мне
пришлось хорошенько поработать над тем, чтобы свести длинные царапины с
моей спины, кровоточащие полоски, похожие на следы веревки.
Ногти умницы Гермионы вонзаются в меня, и я готова визжать от боли, но
спроси меня, хочу ли я это прекратить – клянусь Мерлином, я отвечу –
нет.
«Ты несчастная дура, ты ничего не понимаешь, ты не ценишь свою честь и достоинство».
Это началось совершенно случайно: когда мы столкнулись в той самой
Астрономической Башне с поисках новых ощущений. Иначе и не скажешь: я
ждала ублюдка Драко, который так и не пришел, а она отлавливала там
каких-то особенно страстных первокурсников. Они, к слову, тоже
улизнули. Известно, что лучший способ отомстить коварному возлюбленному
– измена.
Не знаю, куда в тот момент подевалось мое достоинство, но изменять я решила… Да, с ней.
«Идиотка, идиотка, идиотка».
«Отвали от меня, Паркинсон!»
Гермиона не кричит: отбивается от меня молча. Смешно, правда?
Оказывается, у лучшей ученицы школы есть обыкновение в трудных
ситуациях начисто забывать про палочку и разводить огонь спичками – в
буквальном смысле!
Она говорит: ты просто дура, ты высокомерная слизеринская корова, привыкшая получать всё, что захочет.
Она говорит: я тебя ненавижу.
Мы встречаемся каждый вечер, мы закрываем Башню, а Гермиона накладывает
на вход пяток охранных заклятий. Она пытается мне мстить, отыгрываться
на мне: она царапает меня, кусается, она бьет меня по лицу, но это все
можно свести, если постараться.
Она говорит: я знаю, что приводит меня сюда, но я ничего не могу с
собой сделать, я боюсь, что Гарри и Рон узнают, я боюсь, что ты меня
выдашь, я не верю тебе, я совсем тебе не верю…
Она говорит: я наложу на себя руки после одного из наших вечеров.
Я представляю себе, как она забирается на самый верх Астрономической
Башни – там есть окошко, прелестное готическое окошко, как раз в рост
маленькой Гермионы; она разбегается и ныряет в застывший ледяной
воздух, она падает вниз - мгновение – и вот она лежит на земле,
раскинув руки, выгнув тело, повернув голову так, что сразу понятно –
«Идиотка!» - вопит зеркало, стоит мне появится в душе.
«Ты будешь совершеннейшей дурой, если сделаешь это, - твержу я,
прижимая её к себе, - ну хочешь, хочешь, я дам тебе денег, я познакомлю
тебя с нужными людьми, я переведу тебя в Думстранг, только не делай
этого, не делай».
Она говорит: мне надо идти, меня ждут, хоть бы они не узнали, я не
знаю, что будет, если они узнают, я не знаю, что делать с твоими
деньгами, я знаю, что делать с этими встречами…
Зеркало бормочет: «Идиотка, идиотка, ты просто жалкая идиотка, ты преступница, ты убийца, ты же и жертва».
Она говорит: я подумаю.
