Вечером забыли задернуть шторы, и теперь почти вся комната озарена теплым солнцем, струящим лучи сквозь легкую занавесь.
Петунья сидит на своей кровати, обхватив колени, и по-детски широко зевает.
Петунья тощая и нескладная. Эти паучьи длинные ноги, эта вытянутая слабая шейка, тонкие пальцы, худые коленки, белесые волосы и лягушечий тонкогубый рот на бледном лице – все это внушает щемящую жалость и даже, пожалуй, брезгливость. И если она на кого и похожа, так на гадкого утенка, который однажды непременно обернется белым лебедем.
Но сейчас Петунья меньше всего думает о своей внешности и ее перспективах. Она думает о том, что триместр заканчивается совсем скоро, и они с сестрой будут вместе целыми днями, а не только вечером и по выходным. И что Колин из Желтого Дома За Углом обещал научить ее ездить на велосипеде. И что мама разрешила позагорать на газоне после обеда, если небо не затянет.
И еще какая-то странная мысль крутится у в голове – юркая, слишком юркая для оцепенелого со сна мозга, она дразнится и ускользает. Будто бы Петунья позабыла что-то очень хорошее и приятное, что-то очень-очень важное, что непременно нужно вспомнить. И она силится вспомнить, ухватить эту свою мысль за щекотный пушистый хвост, а мысль не дается, и какой-то частью сознания Петунья радуется тому, что можно еще немного потянуть это предвкушение, эту погоню за неуловимо-приятным.
Петунья даже расстраивается немного, когда мысль наконец-то поймана, но эта малая толика разочарования тут же уносится ураганом восторга.
У нее сегодня День Рождения!
Петунья тихо взвизгивает от полноты чувств, перекатывается на спину, взбрыкивает в воздухе ногами и соскакивает с кровати. Выбегает из детской и вприпрыжку, выкрикивая в такт скачкам «День-Ро-Жде-Нье!», несется по лестнице вниз, в гостиную, искать свои подарки.
Она почти-почти уверена в своей догадке, куда мама в этот раз придумала их спрятать, и готова сразу кинуться к камину, но в гостиной пьют кофе папа с мамой и совсем незнакомый взрослый, и Петунья, ворвавшаяся в комнату на всех парах, неловко замирает в проходе и мучительно краснеет, не зная, что ей теперь делать.
Хорошо бы убежать, но ее уже заметили, и убегать глупо и по-детски, а она уже большая. И поздороваться и пройти к папе с мамой тоже нельзя – она ведь даже ночную сорочку не переодела, прямо так сюда и побежала.
В довершение всех бед найти подарки прямо сейчас точно не получится.
Раз так, Петунья уже было решается поздороваться и убежать до лучших времен, но тут мама, словно опомнившись вдруг, нарушает создавшуюся заминку.
– А вот и моя дочь, – говорит она незнакомцу и, улыбаясь как-то немного испуганно, зовет:
– Туни, милая, иди сюда, познакомься с мистером Терпином.
Петунья неловко ковыляет через гостиную, усаживается на диван поближе к маме, которая тут же обнимает ее и шепчет на ухо: «С днем рождения, солнышко», – а затем смущенно выдавливает из себя:
– Доброе утро, мистер Терпин, рада познакомиться.
– Я тоже очень рад знакомству, мисс Эванс, – мистер Терпин, мужчина примерно одних лет с Петуньиным отцом и с такой же короткой бородой, добродушно улыбается Петунье, и ей становится почти не боязно. Она даже, расхрабрившись, добавляет:
– А у меня сегодня День Рожденья!
– Я потому к вам сегодня и зашел, – начинает мистер Терпин, и его лицо вмиг становится сосредоточенным. – Мне поручено передать вам письмо в день вашего одиннадцатилетия. Точнее, я мог прислать его почтой, поскольку уже навещал ваших родителей и все им объяснял, но решил все же вручить его лично, чтобы у вас не возникло никаких сомнений.
Мистер Терпин ставит на столик чашку с недопитым кофе, а затем достает из своего странного широкого плаща – почему-то из рукава, а не из кармана – и протягивает Петунье странного вида конверт – из плотной желтоватой бумаги, запечатанный сургучом и надписанный затейливым почерком. Петунья еще минутку не решается сломать красивую печать и даже пытается оторвать краешек конверта, но плотная бумага не поддается, и в итоге она со вздохом разламывает сургучную нашлепку.
В конверте два листа, и Петунья начинает с того, на котором меньше написано. Петунья прочитывает текст и, ошеломленная, не осмеливающаяся поверить написанному, оглядывает взрослых: мама, хотя и пытается улыбаться ей, явно переживает и все время нервно гладит Петунью по спине, папа, до сих пор слова не проронивший, внимательно смотрит на мистера Терпина, а мистер Терпин серьезно и ободряюще глядит на саму Петунью.
– Вы что-то хотите узнать поподробней, наверное? – спрашивает он, и Петунья собирается с мыслями и говорит нерешительно:
– Но это же все сказки, волшебства не бывает, разве нет? – ей ужасно хочется поверить, что это совсем не сказки, но она ведь не маленькая уже.
– Ну какие же сказки? – смеется мистер Терпин – совсем необидно смеется. – Мне ваша мама рассказывала, как вы груши собираете, что они сами с веток слетают. И ведь наверняка вам еще что-то необычное удавалось, а?
Петунье так хочется верить в сказку, творящуюся сейчас вокруг нее, что она почти готова рассказать, как для сестренки конфеты из запертого буфета выманивала. Однако чем сильней хочется поверить, тем страшней Петунье думать, что потом все это может оказаться неправдой. И Петунье требуются доказательства.
– А вот вы волшебник, да? – спрашивает Петунья. Мистер Терпин кивает в ответ, и Петунья, сдерживая зарождающуюся в груди дрожь не то испуга, не то восторга, говорит: – А вот тогда наколдуйте мне что-нибудь, пожалуйста.
Мистер Терпин, нахмурив лоб на мгновение, достает откуда-то из-за пазухи длинную тонкую палочку, совсем даже не волшебную, как ожидала Петунья, по виду, а затем рисует ею в воздухе завитушку, и гостиная наполняется роем яркокрылых бабочек.
Они кружат по комнате, садятся на протянутые Петуньины руки, снова вспархивают и снова кружат, и Петунье становится так чудно, охватывает такое упоение, что давешний восторг меркнет перед ним.
Петунья соскакивает с дивана и кружится по гостиной, и, сияющая глазами, хрупкая, яркая в своей голубой сорочке, кажется еще одной волшебством порожденной бабочкой.
Она успокаивается очень быстро, снова устраивается в уголке дивана и забрасывает волшебника мистера Терпина вопросами. Теперь ведь так важно узнать все подробности. Это ведь новая школа, и новые предметы, и нужно раздобыть волшебную палочку, и столько всего узнать еще!
Мистер Терпин рассказывает все обстоятельно и интересно – хотя как можно рассказывать об этом неинтересно?
– Хогвартс – это одна из лучших школ; я состою в ее попечительском совете, так что знаю, о чем говорю. Список нужных вещей приложен к письму, все это приобретается здесь же, в Лондоне, в Косом переулке. Ближе к началу учебного года – а, впрочем, когда вам будет удобно – мы пришлем провожатого, и вы купите все, что потребуется: палочку, учебники, котлы, перья, робы и так далее. Первого сентября нужно без четверти одиннадцать появиться на Кингс-Кросс на платформе Девять-Три-Четверти, это нужно пройти через барьер между девятой и десятой, тут вы справитесь и сами. Там сядете в Хогвартс-Экспресс – и к вечеру вы в школе. Я, пожалуй, о ней самой рассказывать не буду, это все равно надо видеть своими глазами…
Петунья теряется.
– А… а как же… то есть, школа не в Лондоне?
Мистер Терпин прерывает свой монолог:
– Нет, что вы. Разве я не сказал? Хогвартс в Шотландии.
Петунья непроизвольно прижимается к матери.
– А когда я домой вернусь? – спрашивает она, и ей уже кажется, что ее сказка вот-вот – и рухнет.
– На каникулы, конечно, если захотите. При желании, впрочем, можно и остаться, но, как правило, студенты разъезжаются по домам…
– Но это же получается как интернат? Я не хочу из дому уезжать, не хочу, – у Петуньи подрагивают губы, а горло словно онемело, и слова выговариваются через силу. – А как же сестренка? Ее возьмут? Она, правда, маленькая еще, но ей уже семь скоро. Она всегда скучает, когда я куда-то…
Голос у Петуньи срывается, и все, что ей остается, это молящее, ни слова не говоря, смотреть на мистера Терпина. А вдруг сестренку тоже возьмут? Вдруг маленьких тоже берут?
Но мистер Терпин рушит всякие Петуньины надежды.
– Боюсь, нет. В Хогвартс записывают только с одиннадцати лет, и вашей сестренке, боюсь, пришлось бы ждать еще пять лет. Но беда не в этом: чтобы быть зачисленным, нужно обладать магическими способностями, так что, к сожалению, вашей сестре в Хогвартс не попасть. Едва ли ей подвластно волшебство - это было бы совершенно невероятным совпадением, чтоб в немагической семье оба ребенка – волшебники.
Петунья больше не может сдерживать всхлипы. Мать прижимает ее к себе, и Петунья, уткнувшись мокрым лицом ей в шею, чувствуя, что теряет самое важное, что могло бы с ней произойти, выдавливает из себя:
– Не поеду я ни в какую Шотландию.
Мистер Терпин обеспокоено придвигается к Петунье.
– Послушайте, это была бы слишком большая для вас потеря. Оно того не стоит. Очень многие учатся вдали от дома, это ведь всего только три месяца между каникулами… – Петунья, не поворачиваясь к мистеру Терпину, мотает головой, вытирая слезы о мамин воротник, и мистер Терпин вздыхает: – Что ж, я думаю, мне пора. Я оставлю адрес, по которому вы сможете связаться с попечителями, если передумаете; у вас еще почти три месяца до конца июля.
Мистер Терпин выкладывает на столик листок бумаги и, попрощавшись, выходит из гостиной, сопровождаемый Петуньиным отцом. На несколько минут воцаряется тишина, перемежаемая только стихающими детскими всхлипами да едва слышным шорохом бабочек. Несколько минут спустя мама спрашивает Петунью – тихо-тихо спрашивает, и утомленная плачем Петунья зачарованно вслушивается, как гудит и вибрирует словами у нее под ухом мамина шея:
– Солнышко мое, почему же ты так боишься? Лили же тебя не забудет за эти три месяца и не разлюбит, и мы с папой тебя не разлюбим и не забудем. Конечно, мы все будем скучать, но ведь свыкнемся в конце концов. А потом на каникулах какие можно будет праздники устраивать, а, солнышко?
Петунья вырывается от матери и, глядя на нее почти сухими уже, злыми глазами, кричит:
– Не поеду я ни в какую школу, ясно?
***
Вечером забыли задернуть шторы, и теперь почти вся комната озарена теплым солнцем, струящим лучи сквозь легкую занавесь.
Петунья сидит на своей кровати, обхватив колени, и по-детски широко зевает.
Петунья тощая и нескладная. Эти паучьи длинные ноги, эта вытянутая слабая шейка, тонкие пальцы, худые коленки, белесые волосы и лягушечий тонкогубый рот на бледном лице – все это внушает щемящую жалость и даже, пожалуй, брезгливость. Но кто спросонья не выглядел жалко?
Вставать страшно не хочется, но нужно. Петунья неохотно спускает ноги с кровати, не глядя влезает в тапки и бредет в ванную, подтягивая на ходу сползающие пижамные штаны. Избегая заглядывать в зеркало, апатично умывается и расчесывает спутанные слабые волосы.
Более-менее приведя себя в порядок, Петунья плетется обратно в детскую, вытягивает из-под своей кровати большую плетеную корзинку с рукоделием и направляется с ней на кухню. Она предпочла бы остаться в детской, но есть опасность, что Лили проснется раньше обычного. А времени и так не слишком много – в обрез, чтобы дошить поросенка.
Поросенок, если честно, получается никудышный. Ткань слишком бледная, и хвост не закручивается, и пуговицы не удалось подобрать нужного размера. Петунье кажется, что ее поросенок куда больше напоминает лишайного щенка.
Тем не менее, Петунья продолжает методично его набивать. Каким он ни выйдет, а Лили все равно обрадуется. Она обожает, когда Петунья шьет для нее разных зверьков.
Да и в любом случае времени сделать другой подарок у Петуньи нет. Она на поросенка-то потратила четыре вечера, еще и не уложилась; а что можно успеть за одно утро?
Ваты, как выясняется в последний момент, на поросенка не хватает, но Петунья решает, что, значит, это будет Поросенок-Недокормыш. Так даже еще лучше: про Поросенка-Недокормыша Лили будет веселее сочинять какую-нибудь очередную глупую и смешную историю, чем про обычного поросенка.
В конце концов, не так уж он и плох, этот поросенок. Петунье уже кажется, что он ей и самой начинает нравиться. А раз так – Лили он понравится точно.
До слуха Петуньи доносится легкий сестрин топоток по лестнице. Петунья усмехается: сама она уже давно не несется так стремглав в гостиную смотреть свои подарки. Но вопреки ожиданиям Лили минует гостиную и врывается на кухню, распахнув дверь так стремительно, что та, ударившись о стену, захлопывается вновь.
Раскрасневшаяся, лихорадочно блестящая глазами Лили выплясывает вокруг оторопевшей Петуньи какой-то варварский танец и выкрикивает что-то невразумительно-счастливое. Требуется насколько минут, чтобы Петунья поняла, что именно.
– Меня приглашают в школу волшебства! – восклицает Лили. – Ты представляешь, я буду волшебницей! Я научусь колдовать! У меня будет волшебная палочка! Я буду учиться у волшебников! Туни! Я уезжаю в школу волшебников!
Петунья замечает, как окружающий мир тускнеет и уплывает от нее. Она смаргивает несколько раз, чуть неловким жестом отстраняется от беснующейся сестры и на негнущихся ногах выходит из кухни. За дверью замер отец; Петунья хочет спросить, может, Лили не отпустят, но отец бледен и виноват лицом, и Петунье уже нечего спрашивать.
Петунья срывается с места, с оглушительным топотом, столь не вяжущимся с ее тщедушностью, взлетает по лестнице и уже только в своей комнате обнаруживает, что в ее кулаке по-прежнему зажат тряпичный поросенок. Петунья смотрит на него долгие минуты, нагнетая в сердце злобу, презрение, ненависть – все что угодно, лишь бы не чувствовать себя преданной. Когда Петунье уже готова изорвать поросенка в мелкие клочки, пальцы вдруг скрючивает судорогой, и она просто вышвыривает его в окно.
***
Вечером забыли задернуть шторы, и теперь почти вся комната озарена теплым солнцем, струящим лучи сквозь легкую занавесь.
Петунья сидит на своей кровати, обхватив колени, и по-детски широко зевает.
Петунья тощая и нескладная. Эти паучьи длинные ноги, эта вытянутая слабая шейка, тонкие пальцы, худые коленки, белесые волосы и лягушечий тонкогубый рот на бледном лице – все это внушает щемящую жалость и даже, пожалуй, брезгливость. Интересно бы взглянуть на ту, что осмелится сказать такое Петунье в лицо.
Петунья знает, что сегодня будет нелегкий день. Она и вчера это знала, потому и не выспалась. Какой может быть сон, если все ждешь, что Дадлиньке может прийти это мерзкое письмо?
Однако Петунья уверена: своего сына она им не отдаст. Не на ту напали. Даже если Дадлиньке вдруг захочется – да нет, такого произойти не может, Дадлик воспитан как полагается, а не как Бог на душу положил, – она его не отпустит. Мать Петунья, в конце концов, или не мать? Мать всегда сумеет защитить свою кровинушку.
Обок Петуньи негромко всхрапывает Вернон, и Петунья на миг раздражается: спит и знать не знает, какая опасность грозит Дадлику. Петуньей даже овладевает желание разбудить и рассказать, чтоб не так-то благоденствовал, чтоб поволновался, как и полагается отцу, но желание это тут же берется под контроль: никогда в жизни Петунья не расскажет мужу о том, что она – такая же, как ее злосчастная сестрица, и что Дадлик имеет те же шансы загреметь в эту ужасную школу, что и Гарри.
Впрочем, нет. Как раз благодаря Вернону Дадлинька может и вовсе не унаследовать ее порока. Петунья знала, за кого выходила: ни тогда, ни за все годы семейной жизни она не видела человека хоть столь же здравомыслящего и крепко стоящего на земле, что и ее Вернон. А Дадлик – весь в отца.
У Петуньи немного отлегает от сердца. Может ведь, все и так обойдется. Они раскроют вместе с Дадликом подарки, и съедят пирог, и отправятся куда-нибудь гулять и есть сладости. И ни одно письмо не посмеет испоганить Дадлинькин одиннадцатый день рождения.
Загадывать дальше Петунья пока не решается.
