От автора: сцену с появлением Гарри в Хогвартсе я писала на основе фильма, а не книги, т.к. киношный вариант кажется мне интересней.
Следующие дни – долгие, душные – становятся для Миллисент вереницей классов, чередой лестниц и ступенек, веером страниц, наполненных бессмысленным учебным текстом – словно ее жизнь стала книгой, которую кто-то очень быстро пролистывает. Миллисент все еще знобит, словно ей никогда уже не суждено согреться. Она всюду следует за своими однокурсниками, не разбирая дороги и не различая предметов, сидит, скорчившись за партой в температурном бреду, и осоловело следит за тем, как пролетают мимо нее часы. Полутьма кабинета прорицаний, вязкий запах ладана и зверобоя, кристаллы на полках блестят, приманивают взгляд, напоминая о чем-то ужасном. Но там темно, можно скукожиться, почти вжавшись грудью в колени, на неудобной бесформенной подушке вместо стула. Кабинет трансфигурации, нагретые солнцем парты, МакКошка, какая-то внезапно подряхлевшая, вяло машет палочкой, показывая новые движения. История магии, и Панси спит рядом, положив голову на парту, макушкой своей почти касаясь локтя Миллисент. Маггловедение, и Кэрроу остервенело тычет мелом в доску, как будто стараясь пронзить нарисованный живот нарисованного маггла, тема урока – «Анатомия магглов» – под нестираемой надписью: «ОТРЯД ДАМБЛДОРА: МОБИЛИЗАЦИЯ ПРОДОЛЖАЕТСЯ». Когда они идут на травологию, их обгоняет группа студентов Рейвенкло, спешащих на уход за магическими существами, и Миллисент глядит перед собой, глядит на идущую впереди Панси, глядит, как волосы ее патокой льются по плечам, густой, черной, смолянистой, и в пряди ее попадаются, прилипают намертво снежинки белого пуха с деревьев. Миллисент пропускает завтрак, обед и ужин, и Панси одобрительно хлопает ее по животуквы: – Худеешь? Мудрое решение. Тебе же еще надо втиснуться в платье для выпускного. Ладонь Панси теплая, пальцы тонкие, сухие, на среднем и указательном по тонкому колечку, на большом – чернильное пятнышко. Панси и Элла обсуждают выпускной целыми днями. Панси говорит: «Надо будет утащить домой покрывало с кровати, с гербом факультета! Так все выпускники делают». Элла говорит: «Каждый год в последний день разыгрывают учителей. Я думаю, надо будет подшутить над Спраут». Панси говорит: «Надеюсь, они пригласят хоть одну нормальную группу». Элла смеется: «Нет, опять будет выступать хор Флитвика». Панси смеется тоже. Они смеются. Миллисент глядит в стену. В другой раз они с Панси остаются в спальне вдвоем. Раннее утро, и Панси взяла пример с Миллисент и теперь тоже отказывается от еды. Но в ее сундуке лежит элитный шоколад, а по тумбочке рассыпаны леденцы. Панси крутится у зеркала, а потом забирается на кровать рядом с Миллисент. – Ты уже решила, что наденешь? Покажешь мне свое платье? – просит Панси. Миллисент забыла, что нужно заказывать платье. Странно, что ни мама, ни бабушка об этом не побеспокоились. Если так подумать, странно, что письма от них не приходят уже месяц. – Тебя кто-нибудь пригласил? Ну, Милли! С кем ты пойдешь? – пристает Панси. Она ложится на живот, подтянув к себе подушку, глядит на Миллисент, сморщив лоб. Миллисент глядит в стену. – Милли? Что с тобой? – спрашивает Панси. Миллисент моргает, с усилием заставляет себя посмотреть Панси в глаза. Она протягивает руку – тяжелая, неподъемная, чужая какая-то – и кладет ее Панси на макушку, приминая волосы. Панси глядит на Миллисент не моргая. Что-то бухает в ушах, в животе рези. – Как ты? – спрашивает тихо Панси. Миллисент отвечает честно: – Меня тошнит. – Фу. Не вздумай здесь блевать! – морщится Панси, тычет пальцем в подушку, глядит на Миллисент задумчиво, но не велит убрать руку с ее головы, и Миллисент не движется. Панси снова спрашивает: – С кем же ты пойдешь на выпускной? На какое-то короткое мгновение Миллисент приходит абсурдная мысль: Панси сейчас пригласит ее. Но тут с грохотом распахивается дверь, в спальню вваливается Элла, глаза ее широко распахнуты, рот приоткрыт, изогнувшись в неуместной улыбке. Панси поворачивается к ней, и Элла сообщает изумленно и торжествующе: – Поттер здесь! Поттер в Хогвартсе!
***
Их собирают в большом классе на первом этаже. Здесь у них не было никаких занятий, но Миллисент помнит, как они тут писали итоговую аттестацию по ЗОТС. Директор Снейп смотрит поверх их голов, когда спрашивает, не прячет ли кто-либо из них Гарри Поттера. И он даже не удивляется, когда Поттер собственной персоной выходит из-за спин гриффиндорцев, гриффиндорцев с заплывшими от синяков глазами, покрытыми шрамами и ссадинами, но таких же несносно самоуверенных, как и прежде. Потом все происходит очень быстро: МакКошка, разом переставшая быть вялой и покорной, бьет в директора каким-то мощным заклятьем, которому в Хогвартсе не обучают; размытой кляксой в воздухе темная мантия; и уже второй на памяти учеников директор исчезает, бросив их на произвол судьбы; но в этот раз не возникает в голове отчетливой мысли: «этого не может быть», в этот раз все кажется каким-то правильным, словно так и должно было случиться. Поттер стоит перед ними, его одежда в грязи, а неряшливая прическа кажется еще более нелепой, и Миллисент непонятно ликование гриффиндорцев и профессоров. Кэрроу хватаются за свои метки, уходят, став черным вихрем, и Флитвик, Спраут и МакКошка опускают свои палочки. Уизли и Грейнджер встают рядом со своим предводителем, словно они втроем готовятся дать отпор всем факультетам сразу, Элоиз хочет схватиться за Панси, но по ошибке сжимает локоть Миллисент, сжимает сильно, больно, но Миллисент не поворачивается, чтобы сказать ей «отпусти». Гриффиндорцы начинают аплодировать – громко, оглушительно, словно их тут в два раза больше. Робкие хлопки раздаются от стройной колонны хаффлпаффцев, а потом и Рейвенкло подключается, и все молча хлопают, не сводя глаз с дурного Поттера и его команды, и МакКошка шепчет что-то Флитвику, согнувшись пополам, чтобы приблизить губы к его уху; а потом все смолкает – внезапно, – и в зловещей, неестественной тишине гремит голос Того-Кого-Нельзя-Называть. И он говорит, что было большой глупостью дать Гарри Поттеру укрытие в Хогвартсе. И он говорит, что сохранит стены Хогвартса лишь в память о тех днях, которые провел в этой школе. И он говорит, что сохранит жизни учеников и, возможно, профессоров, если они не станут защищать и прятать Поттера в стенах школы. И он говорит, что у них есть час на размышление. И он говорит, что идет. И будет здесь уже скоро. И в оглушительной тишине после его слов звенит паникой отчаянный крик Панси: – Отдайте ему Поттера!!! Отдайте, отдайте, отдайте ему…
***
Слизеринцев заперли в подземельях; МакКошка велела Филчу проследить, чтобы все малыши были эвакуированы из школы, а старшекурсники оставались в слизеринской гостиной до тех пор, пока все не кончится, «для вашей же безопасности». Им не позволили покинуть Хогвартс, потому что некоторые из них могли оказаться приспешниками Темного Лорда, о других же это было достоверно известно. Крэбб и Гойл переглянулись, потирая предплечья, Нотт спрятал руки за спину. Они сидят рядом, сгрудившись у разожженного камина, словно все разом замерзли. Непривычно молчаливые, серьезные, пытаются спрятать свой страх – у кого-то это получается, а у кого-то – не очень. – Мы умрем. Мы умрем. Я это знаю точно. Мы умрем, – твердит Панси, глаза ее сухие и блестящие, глядят остро. Она похожа на чокнутую Трелони, но никто не смеется. Нет, Элла смеется, она сидит, обхватив колени, на полу, она смеется, кусает губы. – Он жив… он жив, подумать только… – Из-за твоего чертова Поттера мы умрем! – кричит Панси, кидается на подругу, вцепившись ей в волосы, валит на ковер, Элла не отбивается, Элла смеется, и когда Панси оттаскивает в сторону Блейз, Миллисент отвешивает Элле пощечину, чтобы прекратить ее истерику. И эта пощечина так приятна, так сочно, звонко хороша, что сонная апатия последних дней падает с Миллисент, как змеиная кожа. Что-то гремит, взрывается наверху, так сильно, что кажется, будто стены замка дрожат; словно Хогвартс тоже боится смерти. Панси трясет, а Миллисент становится тепло и спокойно. Панси глядит на однокурсников с упреком, словно обиженный ребенок, слова ее звучат обвинением, голос жалобен: – Я не хочу. Я не хочу умирать. Нотт развалился на диване, запрокинув голову, обнажив шею с выступающим кадыком. Он скинул слизеринский галстук на пол, его рубашка вымокла от пота, он растирает метку на предплечье, пытаясь унять боль. Его отметили полторы недели назад, и он пил до отключки, а потом блевал в мальчишечьей спальне, Крэбб и Гойл рассказывали. Это был первый раз, когда Нотт, строгий, насмешливый и собранный, так опозорился. Блейз садится рядом с Миллисент, достает сигарету, наплевав на правила. Передает сигарету по кругу, всем хочется глотнуть жидкого дыма, словно это значит что-то важное, словно это какой-то ритуал. Миллисент не умеет затягиваться, дым вылетает из носа, в горле першит, горечь на языке кажется привычной, словно она всегда, всю жизнь с сигаретой во рту – с паршивой маггловской сигаретой. Наверху крики, грохот, шум такой, словно рушится замок, словно взрывается мост, словно каменные статуи ожили и бегают по этажам, бухая тяжелыми шагами. Гойл стонет, скорчившись, схватившись за руку, Крэбб мужественно терпит, сцепив зубы, Нотт громко и с наслаждением матерится, сетуя, что все спиртное выпито в прошлые выходные, а новым запастись не успели. Панси смотрит на огонь, желтые всполохи отражаются в ее глазах. Потом шум становится громче, отчетливей, слышится чей-то голос, выкрикивающий заклятье, и они переглядываются, бледные и притихшие, в ожидании… чего? Они даже не знают, что сейчас творится в Хогвартсе, не знают, какая сторона одерживает верх, не знают, прибыл ли Тот-Кого-Нельзя-Называть – может, он уже близко, может, он уже здесь, за дверью… Элла кричит, когда дверь в слизеринскую гостиную распахивается.
***
– Драко… Панси прижимает трясущуюся ладонь к губам, плотно, вдавливая в губы, словно желая затолкать имя обратно, проглотить его. Малфой глядит на своих однокурсников, он сильно изменился, его невозможно узнать – лицо худое, глаза безумные, под ними залегли глубокие тени, до синевы. Рот, насмешливый и мягкий, плотно сжат, отчего Малфой кажется совсем взрослым, суровым и уверенным человеком. Но глядит растерянно, словно и сам не знает, зачем, для чего пришел. Все взгляды обращены на него; его бывшие однокурсники, прижавшиеся друг к другу, сидящие на полу у камина, смеющиеся и плачущие, они смотрят на него с таким же наивным, безмозглым раболепием, восхищением и надеждой, с какой гриффиндорцы глядели на Поттера. Миллисент ничего не может с собой поделать: она рада видеть Малфоя, рада до звона в ушах, как будто его появление означает спасение. – Др-рако… – шепчет Панси, тихо, успокоенно, на бледном лице ее растекается нежная улыбка, как у матери, прижавшей к груди младенца. Но Малфой не смотрит на нее, он окидывает гостиную взглядом, коротко командует:
– Крэбб, Гойл, за мной. – Разворачивается и уходит, Миллисент глядит, как спешат за ним Крэбб и Гойл, и Нотт бежит следом, и слышны его слова, прокатившиеся эхом по коридору: «Они заперли нас, как зверей. Удивительно, как это МакКошка не трансфигурировала клетку». Некоторое время все оставшиеся сидят, глядя в распахнутую дверь. Потом вскакивают и бегут, толкая друг друга. Там, наверху, идет битва, там опасно; но если выбраться из Хогвартса, добежать до антиаппарационного барьера, то можно спастись. Здесь же, в подвалах, им остается только затаиться и ждать и быть готовыми сдаться на милость победителей, кто бы ими ни оказался, либо быть погребенными под обрушившейся школой. Умный, хитрый и осторожный слизеринец предпочел бы переждать; но никто из них об этом не вспоминает, когда они мчатся по темным коридорам.
***
Они разбегаются в стороны почти сразу. Миллисент теряет из виду Панси, она забывает о ней на некоторое время, петляя между доспехами, оглушенная и ослепленная количеством вспышек, летящих мимо лучей заклятий, количеством людей. Пару раз она натыкается на взрослых, которые ей незнакомы, где-то в конце коридора мелькают рыжие макушки близнецов Уизли. Пожиратели в черных мантиях похожи на тени, которые скользят по коридору, когда заходит солнце. Миллисент врезается в Падму, – или это Парвати, она не успевает понять, – девчонка отпихивает ее от себя, с криком поднимая палочку, она словно не разбирает, в кого бить. Миллисент чувствует себя напуганным кроликом, на которого идет охота, – со всех сторон вспышки, крики, шум, чьи-то руки, доспехи падают и рассыпаются на кусочки. За окном мелькает гигантская фигура. «Великан», – думает Миллисент оторопело, и ей кажется, что она бредит, что все это – температурный бред. Но Миллисент бежит, не останавливается, она пригибается, падает и прячется в нишах, сердце ее колотится в горле, воздух поступает в легкие с хрипом. Она не узнает разрушенный Хогвартс, целые классы превратились в каменные груды, над которыми густо клубятся пылевые облака. Ее тело стало машиной, бездушным механизмом, оно автоматически уклоняется, ускоряется, падает и встает, Миллисент не успевает сообразить, но ее тело действует быстрее, чудом избегая летающих в воздухе заклятий. Когда впереди оказываются створки тяжелой парадной двери замка, Миллисент бежит так быстро, что ее ноги почти не касаются каменного пола. Она бьется в дверь всем телом, створки поддаются тяжело, мучительно долго, приоткрываясь с трудом, и Миллисент протискивается в образовавшийся проем, чтобы глухо вскрикнуть и упасть на землю. Хогвартс окружен. Со всех сторон. Великаны, армия Пожирателей, каменные уродцы, оживленные чьей-то палочкой, великаны, дементоры, кентавры, драконы, Хагрид с его доморощенными чудовищами. И бежать некуда. Дверь приоткрывается, и выбегает Забини. Рука у него болтается, из нее хлещет кровь, оставляя на земле темную дорожку. Он застывает, как и Миллисент, не сделав и шага, лицо его становится страдальчески-насмешливым. Улыбаясь, он произносит: – Черт. Черт. Они с Миллисент возвращаются вместе; идут вдоль стен, с палочками наготове, Миллисент судорожно вспоминает заклятье Щита: ей никогда не давалась Защита. Забини хватает ее за руку, показывая куда-то, – повернув голову, Миллисент видит Поттера, Грейнджер и Уизли, бегущих к выходу. – Сбегают, трусы, – шипит Забини, провожая их глазами. – Втянули нас в это, а теперь сбегают. Миллисент все равно. Она так устала. Теперь она жалеет, что вышла из подземелий. Может, лучше было остаться там. Отправиться в спальню, лечь на кровать и закрыть глаза. И ни о чем не думать. Просто уснуть, проспать тысячу лет и проснуться, когда все уже будет позади. Трелони пробегает мимо них, волоча за собой нелепую шаль свою; Пожиратель посылает ей вслед проклятье, и она падает, как срубленная шахматная фигура. Он наводит палочку на Миллисент и Забини, Миллисент вжимается в стену, но Пожиратель уже идет дальше, оставив их в покое. Забини тяжело дышит, мажет кровью по стене, сползает по ней, садится на пол. – У меня кружится голова… – шепчет он. Миллисент нет дела. Миллисент идет дальше. Она возвращается теми же коридорами, по которым бежала. За пару секунд там произошли большие изменения – те, кто бились, либо лежат, поверженные, либо отправились дальше – нападать, защищаться. У входа в Большой зал бьются Флитвик и МакКошка, спина к спине, с тремя Пожирателями. Магии там так много, что воздух искрит и волоски на руках встают вертикально. Миллисент решает пойти другим путем, чтобы обойти эту горячую зону; она сворачивает в боковой коридор – и почти сразу видит Панси. Панси, которая иногда перед зеркалом изображала благодарственную речь, притворяясь, что ей вручили Орден Мерлина первой степени. Панси, которая рисует усы и рожки портретам Великих Магов в библиотечных учебниках. Панси, которая боится щекотки и запросто может дать в нос, если дотронуться до ее пятки. Панси, у которой такая сильная аллергия на орехи, что она упала в обморок, когда на втором курсе попробовала ореховый пирог. Панси, которая покупает себе красные перья вместо обычных белых и черных, потому что красный идет к ее волосам, а еще потому что красное перо было у Снейпа, а она им восхищалась аж до седьмого курса. Панси, которая не переносит изюм и выковыривает его из всех кексов. Панси не прикрывает рот ладонью, когда зевает, хранит дневник под матрасом, хочет украсть покрывало с кровати из-за слизеринского герба и традиций, восемь раз примеряла платье для выпускного, жульничала на экзамене по истории магии, попросила Миллисент ее заплести на четвертом курсе. А теперь она мертва, мертва.
