Скажи, зачем ты была для меня больше, чем сестрой? Зачем ты меня целовала так мягко, так нежно? Зачем я тебя оставила, солнце моё? Сейчас я не могу сказать, что я несчастлива – у меня есть муж, дети, дом… Для многих это как раз и есть счастье. Но не для меня. Просто сейчас у меня нет тебя; я не могу поцеловать тебя так нежно, погладить по светлым шелковистым волосам, рассказать, как я по тебе скучаю… И я снова возвращаюсь к одному и тому же: зачем я тебя оставила?
Ты наверняка помнишь день, когда я должна была уезжать в Англию. Мы обе противились. Я – оттого, что не могла больше быть рядом с тобой; ты – оттого, что боялась, будто я тебя забуду, будто всегда буду любить этого английского Уизли. Ты думаешь, я не понимала, что отъезд в Англию – это конец всему? Помнишь, как мы прощались?.. Тогда ты заперлась у себя в комнате и не выходила – плакала. Мама успокаивала тебя как могла: говорила, что я буду приезжать во Францию, или ты будешь гостить у меня с Биллом… Но я-то знала, что вместе со слезами ты хочешь выбросить свою любовь. Чтобы никогда больше не вспоминать наши тихие поцелуи в зарослях сирени. Я тоже хотела тебя забыть, поверь мне. Я пыталась, я неистово хваталась за каждую спасительную соломинку, я думала, что Билл вылечит меня. Вылечит от болезненной тяги к тебе. Но нет. Прошло много лет, а я боюсь упомянуть тебя ласковым словом, потому что думаю, что каждая моя фраза о тебе – намёк. Я не знаю, догадывался ли кто-нибудь о нашей с тобой запретной любви. Я научилась не краснеть, когда ты подходишь ко мне так близко и целуешь… в щёку. Ведь вокруг дети, наши семьи. Нам надо было сохранить нашу тайну. Почему ты этого не поняла?
Помнишь, тогда светило солнце… Такое яркое, будто вздумало ослепить нас. Ты щурилась и улыбалась, совсем как раньше. Я уже понадеялась, что всё вернётся на свои места. Ты уже не была той маленькой девочкой, хрупкой, только-только созревшей. Ты была стройной, статной, такой взрослой. Я хотела, чтобы ты заговорила о нас с тобой, чтобы ты подошла ко мне и поцеловала: не так как раньше – мягко, нетерпеливо, совсем по-детски; я хотела, чтобы ты поцеловала меня властно, крепко, страстно. Я хотела, но боялась. Боялась, что узнает Билл, узнают дети, мама с папой. И… я наслаждалась этим страхом, ты не можешь себе представить, как это приятно – когда сердце колотится как сумасшедшее, когда руки торопливо расстёгивают крючки на платье, когда губы горячо скользят по нежной коже, когда постоянно чувствуешь, что сейчас кто-то войдёт, и всё закончится. Ты не боялась. Ты жадно целовала меня в саду, в спальне, в ванной, на кухне, когда мы оставались вдвоём готовить обед… Ты стягивала с меня платье и целовала мои плечи, грудь, живот… Я думала, что наступили те времена, когда мы были только вдвоём, когда перед нами не было никаких препятствий, кроме собственных предрассудков и страха. Честно, мне становится смешно, когда я вспоминаю, какие нелепые оправдания мы придумывали, чтобы не быть вместе. А знаешь, почему? Потому что мы боялись своего счастья. Такого желанного, но такого нелёгкого. И ты, и я думали об одном и том же: что будет, если кто-нибудь узнает?.. Сейчас я стыжусь своих страхов, ты – нет. Ты всегда думала, что против закона идти нельзя. Каким бы глупым он ни был – если нам запрещают быть счастливыми, значит, мы не будем счастливыми. Я уверена, ты смирилась и даже не помышляла о том, чтобы быть со мной. Увы, я тоже… Но не потому, что закон говорит – если любовь противоестественна, её надо убить. Просто мне хватило своего счастья. Не думай, я до сих пор тебя люблю, но… Чёрт возьми, я боюсь потерять то хрупкое равновесие, которое только сейчас появилось в моей жизни! После того, как мы раскрыли нашу тайну.
Спустя долгое время ты всё-таки приехала в Англию, да и то не по своей воле. Я уверена, тебя мама заставила; возможно, она была единственным человеком, который понимал, что между нами происходит что-то не то. Ведь до моего замужества мы всегда были вместе: мне трудно не краснеть, когда я вспоминаю, что мы делали тогда; а после мы старательно пытались забыть наше прошлое, и у нас почти получилось. Я с уверенностью могу сказать, что то лето, когда ты приехала в коттедж Шелл, стало переломным моментом. Если честно, я уже начинала думать, что забыла нашу любовь, и почти не боялась твоего приезда. В конце концов, рядом были дети, Билл, а я всегда умела держать себя в руках. Не могу ручаться за тебя, но я предполагала, что ты знала – всё закончилось. Закончилось наше детство, а вместе с ним и наша такая странная и совсем не сестринская любовь. Когда я увидела тебя, осталась равнодушна. Я помнила тебя моей маленькой хрупкой девочкой, а теперь ты стала такой… взрослой? Тогда я действительно поверила, что мы это переросли – время нас вылечило. Пару дней мы почти не разговаривали – приноравливались к близости друг друга. Но я помню, в какой момент я сломалась: это было тогда, когда мы обедали в саду. Билл спешно покинул нас по делам банка, дети разбежались, мама с папой ушли, и мы с тобой остались одни. Сначала даже не знали, что сказать друг другу, твоё лицо залила краска, а я вспомнила все те мгновения, которые мы провели вместе в нашем саду во Франции. И ты первой разбила тишину – так, что воздух зазвенел от твоего голоса: - Флер, - тихо произнесла ты, и я моментально напряглась: вспомнила, в какие моменты ты так произносила моё имя. – Флер, хватит. Я больше не могу. Я только поджала губы – мне нечего было ответить. Почему? Наверное, поняла, как странно всё это звучит: ты не можешь жить без прошлого, а я упорно считаю, что этого прошлого нет. - Флер, - снова сказала ты. – Нам надо что-то делать… Ведь не можем же мы всё время так вести себя! - И что ты предлагаешь? – как-то устало и даже грубо спросила я. – Нам надо забыть, Габриэль. У меня есть Билл, Луи и Викки… И у тебя своя семья! - Взять и забыть, да? – я удивилась, услышав в твоём голосе отчаяние. – Это малодушно, Флер! И… Я перебила тебя, почти закричав: - И ты мне говоришь, что это малодушно?! Это ты, – ты! – а не я испугалась чужого мнения, ты испугалась нашего счастья, и говоришь мне о малодушии?! - Флер… Я помню, как из твоих светлых глаз покатились слёзы, как ты до крови прикусила губу, и как я подошла к тебе и обняла. Впервые за те двадцать лет, что мы не виделись. Ты не представляешь, как это прекрасно – обнимать тебя! Гладить тебя по спине, по шелковистым волосам, чувствовать твоё горячее дыхание у себя на шее… - Тихо, - шептала я. – Тихо, солнце моё, тихо… И ты в ответ подняла голову, посмотрела мне в глаза, и мы не выдержали: прижались друг к другу, слились в жадном поцелуе, и наши руки нетерпеливо срывали одежду… О Мерлин! Моё тело до сих пор помнит каждое твоё прикосновение, каждый твой горячий поцелуй... И кажется, я никогда не забуду вкус твоих губ и твоей кожи.
После мы не раз оставались вдвоём: на кухне, в спальне, в саду, у моря… Казалось, мы упорно навёрстывали всё то время, что жили друг без друга. То было сумасшедшее лето. Мы кидали друг на друга горячие взгляды, ласкали друг друга под столом, прятались ото всех… Я не помню время счастливее – разве что наше детство во Франции. Мы совсем забыли об осторожности. В то время, когда мы занимались любовью, дверь была открытой, и в любой момент могли зайти дети или Билл… И всё это было так замечательно! Нас подогревала сама мысль о том, что мы можем быть застигнутыми врасплох. С твоих щёк не спадал румянец, а глаза горели неистовым огнём. Билл не помнил, когда ещё я была в столь хорошем расположении духа, родители были счастливы, что мы помирились, дети радовались… Но, тем не менее, где-то глубоко в душе мы знали, что так не может продолжаться вечно. Мы старательно гнали от себя эту мысль, но она не покидала ни меня, ни тебя. И всё равно мы её игнорировали; мы хотели быть счастливыми, хотели создать иллюзию того, что всё ещё можно вернуть. И в какой-то момент смогли убедить сами себя, что всё будет хорошо – ведь мы вернули своё прошлое, разве может случится что-то плохое? Мы забыли о том, что нашу тайну надо хранить; нас возбуждала сама мысль о том, что мы можем быть обнаруженными, и мы почти мечтали об этом. Было ли то летнее счастье моей ошибкой? Я не знаю… Была ли я вообще счастлива? Да, определённо была.
Мы целовались на кухне – Билл повёл детей к морю, родители уехали обратно домой – ты уже начала расстёгивать моё платье, целовать мои плечи, грудь. Я вцепилась тебе в волосы и протяжно застонала – я ведь знаю, как это горячит твою кровь. Наши поцелуи, прикосновения стали ещё неистовее, мы забыли обо всём на свете. Мы не слышали ничего – лишь шум нашего дыхания, наши стоны. Мы и не услышали того, как скрипнула дверь, как приблизились шаги босых детских ног. Конец был близок, и я почти задохнулась, услышав изумлённый возглас Луи. Я помню, как расширились его глаза, и он со страхом смотрел – нет, не на меня! – на тебя. Моё сердце ухнуло куда-то вниз, и я поняла, что сейчас, возможно, потеряю что-то очень для меня дорогое. Ты тоже увидела моего сына и встала в полный рост – обнажённая и прекрасная. Но я не смотрела на тебя, я тихо заплакала, прислонившись лбом к холодной жёсткой поверхности стола. Кажется, ты что-то говорила Луи – насмешливо и даже зло. Попросила позвать Билла. И в тот момент я очнулась – словно кто-то снял повязку с моих глаз; я удивлённо посмотрела на тебя – ты стояла ко мне в пол-оборота, и было видно, как капельки пота стекают вниз по твоему животу. - Что же ты сделала, Габриэль? – тихо спросила я. Ещё никогда в жизни мне не было так страшно. - Нам нельзя было больше прятаться, Флер, - я удивилась той нежности, звучавшей в твоём голосе. – Я… я специально ждала, когда мама с папой уедут. Помнишь, ты говорила, что бояться чужого мнения – верх малодушия? Я справилась с собой, Флер, я специально попросила Луи прийти помочь мне, когда… В общем, ты поняла меня… Это лето… никогда ещё я не была так счастлива… Почему мы должны скрываться? Я решила, что если дам тебе повод уйти от своего Уизли, мы наконец-то сможем быть вместе. Ты ведь его не любишь, так? Последний вопрос был задан с такой надеждой в голосе, что мне было трудно тебе возразить. Я не знала, что ответить. Ты была права, чертовски права, но что-то меня удерживало, что-то мешало просто любить тебя, несмотря ни на что. Спустя несколько лет я поняла, что попросту струсила, а может, просто не хотела что-то менять в своей жизни. Тогда я и не осознавала, как ты рисковала, предоставив мне возможность быть счастливой. И я ею не воспользовалась, и знаешь, почти не жалею об этом… Послышались торопливые мужские шаги – пришёл Билл. Я в спешке потянулась за своей одеждой, но ты схватила меня за руки и прижала к себе. Моё сердце почти выпрыгивало из груди – сейчас наступит конец всему. - Что за?.. – я понимаю удивление Билла: прибежал перепуганный Луи и сказал, что случилось что-то очень страшное. А в доме мы с тобой, абсолютно обнажённые, прижимаемся друг к другу, полулёжа на кухонном столе. - Билл, - начала ты, - пойми нас с Флер. Отпусти свою жену, дай ей счастья, Билл. Она любит меня, я её тоже, а ты – лишний! Трудно описать лицо Билла в тот момент – на нём отразились отчаяние, гнев, страх. Потом он глубоко вздохнул и опустился на стул. Его вмиг ссутулившиеся плечи и поникшая голова выражали полнейшее душевное опустошение, и я мысленно попросила прощение за то, что никогда не любила этого человека так же, как он меня. - Ты любишь свою сестру, Флер? – спросил Билл убитым голосом. Я не могла произнести ни слова – в горле застрял ком. - Она меня любит! – запальчиво сказала ты, ещё крепче прижимая меня к себе. - Я отпущу тебя, Флер, - сказал Билл, не обратив внимания на твои слова. – Я скажу детям, что ты уезжаешь во Францию навсегда, я воспитаю их, я… Никогда тебя не забуду. Я не выдержала – разрыдалась. Я плакала на твоей груди, но сквозь слёзы и всхлипы слышалось лишь одно: «Прости меня, Билл…». Я почувствовала, как что-то разбилось в твоём сердце. Ты отпустила меня и присела на краешек стола. Билл всё так же сидел, невидящим взглядом смотря в пол. Я понимала, что именно сейчас мне нужно сделать свой выбор. Твой взгляд буквально молил меня, он говорил «Не бойся! Ведь через две минуты ты будешь счастлива! Пожалуйста…». Билл же, похоже, не сомневался, что потерял меня навсегда. Когда я посмотрела на него, меня окатила волна такой нежности, которой я никогда не испытывала к своему мужу. Ещё я вспомнила Луи. Он ведь всё узнал, и я сомневалась, будет ли он считать меня своей матерью после того, как я уйду. - Билл… - тихо позвала я. Он резко обернулся, посмотрел на меня. Я глубоко вздохнула и слегка прикрыла глаза – ещё чуть-чуть, и у меня случится истерика. На лице Билла отразилось такая гамма эмоций, будто он только что нашёл сокровище, которое потерял и уже не надеялся обрести вновь. Я не смогла уйти от него. Ты молча оделась и вышла из кухни.
На следующий день ты уехала, а я не вышла тебя проводить. Я понимала, что вся моя последующая жизнь пройдёт без тебя. Никто, кроме Билла не знал о нашей истории, и он достаточно любил меня, чтобы не рассказать её кому-нибудь ещё. На Луи мы втайне от Министерства наложили Обливэйт, и он забыл всё, что увидел в тот летний день на кухне. Приезжали родители, спрашивали, почему ты так скоро уехала. Кажется, мама что-то поняла. Теперь я почти не вспоминаю о нашем былом счастье, ведь мне почти хорошо сейчас. Если бы у меня была возможность увидеть тебя, то я бы попросила прощения. За то, что не смогла быть счастливой рядом с тобой, за то, что испугалась в самый последний момент. Прости меня, солнце моё.
