Фик о любви женщины к женщине, хоть и без всякого секса.
Размер
миди
Примечание
Я прекрасно знаю, что Лили училась в Гриффиндоре. Для фика же было нужно, чтобы она была студенткой Равенкло. Я видела родословное древо Блэков. В фике на него (под него) кладется с прибором, ибо так было надо. Соответственно, тапки отправляются по обратному адресу.
Невозможно угадать, когда они все-таки зацветут. Казалось бы, только-только выпустили щупальца, подползли к краю пруда и вот… Сюрприз!
Иногда мне кажется, что жизнь состоит лишь из неприятных сюрпризов.
Окно в моей спальне плотно закрыто, но липкий аромат лилий все равно просачивается сквозь него, стекает по оконным рамам на мягкий ворс ковра и осторожно, неторопливо забирается в мою постель. Я задыхаюсь.
По многолетней, въевшейся в сознание привычке, я шарю рукой в пустоте, пытаюсь найти Люциуса, прижаться к нему в тепле постели, уткнуться лицом в его плечо и зарыдать, содрогаясь от ужаса. Почувствовать, как он дрожащими пальцами будет гладить мои волосы. Услышать его взволнованный голос.
Проходит несколько минут, прежде чем я вспоминаю, что Люциус в Азкабане.
Пол в спальне очень холодный, и мои босые ноги коченеют, пока я трясущимися руками откупориваю бутылку. Зубы стучат о край стакана так громко, что собственные мысли кажутся еле слышными и очень далекими.
* * *
Мне просто физически необходимо выпить. Всего один стакан.
Стакан в честь моего сына, который, может быть, никогда больше не вернется в этот пустой дом. За тебя Драко!
Стройный и хрупкий мальчик, что имеет несчастье быть вашим сыном. Он говорит, что готов умереть ради вашей безопасности. Но вы не чувствуете благодарности. Только страх. Тупой животный страх женщины, которая уже ничего не может возразить своему ребенку. Не имеет на это права.
Налей себе еще, Нарцисса.
Непременно нужно выпить за него – за человека, который обещал спасти твоего сына. За человека, перед которым вы падала на колени, унижалась, рыдала – ломала всю эту несуразную, наивную комедию – только потому, что знала: он не посмеет отказать тебе.
Твое здоровье, Северус. Твое здоровье.
И за тебя, Люциус, мой несчастный верный муж…Прости меня, если сможешь.
Трое мужчин в моей жизни. Трое мужчин, которых я потеряла.
Простите меня. Горькая правда в том, что вы никогда и не были мне нужны. Мне никто никогда не был нужен.
Кроме нее.
* * *
Это моя настоящая история. Так сказать, неофициальная биография. И не только моя.
То, о чем никогда не напишут в «Еженедельном пророке» и в учебниках по истории магии.
И это моя исповедь. Исповедь в никуда – ни Люциус, ни Драко, ни Северус никогда этого не прочитают. Мнения же всех прочих живых мне безразличны.
Читайте. Вот она – моя правда.
* * *
Как ни странно, но в моей памяти почти не сохранилось детских воспоминаний. Порой мне кажется, что до поступления в Хогвартс, вся моя жизнь была подобна пыльному чердаку, где хранится никому не нужный хлам, и в окна которого никогда не заглядывает солнце.
Я не могу назвать мое детство несчастным, ведь многие годы моя мать доказывала мне, что сделала для моего счастья все возможное и невозможное, а когда изо дня в день слушаешь подобные речи, поневоле начинаешь в них верить. Скорее, мои детские годы были просто бесцветными – как плохо проявленная фотокарточка.
* * *
Я появилась на свет в запущенном старом особняке, расположенном на самом севере Британии. Этот дом с мрачными, закопченными стенами стоял на склоне холма, как бы спрятавшись от взглядов случайных прохожих. Вид он имел довольно нелепый и помпезный: высокие железные ворота, узкие, никогда не открывающиеся окна, длинные и кривые коридоры, гостиная размером едва ли не с Большой зал Хогвартса. В особняке было множество плохо освещенных холодных комнат и полдюжины домовых эльфов.
Этот особняк являл собой жалкий огрызок некогда огромных владений благородного и старинного рода Блэков. Был еще, правда, дом в Лондоне, такой же скрипучий и неуютный, как и особняк, но в нем жил со своей семьей младший брат отца. Мы же – бабушка, мои родители, две старших сестры и прислуга – ютились под этим негостеприимным кровом.
Причина злосчастий нашего семейства коренилась, с одной стороны, в барской расточительности многих поколений Блэков, а с другой – в неуемном предпринимательском пыле моего отца, который, то и дело увлекаясь разнообразными идеями сомнительных финансовых операций, шаг за шагом подводил нашу семью к окончательному банкротству. Мать, происходившая из не менее старинного и уважаемого рода, относилась к своему мужу с холодным презрением. Разумеется, это лишь мои догадки, но возможно тихая вражда супругов послужила причиной моего явного несходства с черноглазыми и черноволосыми сестрами, да и с Блэками вообще – я не унаследовала ни семейного буйного нрава, ни пылкости, ни бескомпромиссности, ни тяжелого «блэковского» взгляда из-под приспущенных век – ничего из характерных черт моих предков.
Через несколько месяцев после моего рождения, бабушка, де-факто являвшаяся главой нашей семьи, заявила своему сыну, что желает ближе общаться со своей младшей внучкой и забрала мою кроватку в свою комнату наверху. Так я оказалась в вечно закупоренном жилище бабушки, где неизменно пахло старостью и болезнью. Надо сказать, мои родители не высказали особого сопротивления. Отец всю свою жизнь проявлял к моей судьбе какое-то показное равнодушие (были ли виной тому мои светлые кудри и пронзительно серые, неблэковские, глаза – не знаю), а мать, в свое время отдавшая слишком много сил воспитанию Андромеды и Беллатрикс, казалось, не слишком огорчилась частичному избавлению от обузы материнства.
Так я росла – в отдалении от родителей, погруженная в свои фантазии. Внешний мир был для меня враждебен – я была слишком малодушна, чтобы исследовать его, и слишком зависима – чтобы окончательно замкнуться в себе. Сейчас я понимаю, что мое постоянное молчание и слишком серьезный, исподлобья, взгляд по-настоящему раздражали мать, возможно, видевшую в моих чертах призрак того – другого – мужчины, но тогда, сталкиваясь с признаками ее частого недовольства мной, я бывала лишь озадачена и расстроена. Все свои силы я прилагала к тому, чтобы не вызвать неудовольствия взрослых, но даже это не выходило у меня хорошо. Моя закрытость ставила родственников в тупик и, как это всегда бывает, вызвала у них подозрения о моих дурных наклонностях.
* * *
Бабушка запрещала мне играть с посторонними – ведь у нас не было соседей – чистокровных волшебников. Впрочем, и дети колдунов наш дом никогда не приглашались: во-первых, опасались за мое слабое здоровье, во-вторых, считалось, что я могу научиться у них всяким гадостям. Обе мои сестры были намного старше меня, так что участниками моих игр могли стать разве что домовые эльфы. К тому же, малейший шум от игры вызывал у бабушки приступы мигрени, так что почти все время мне приходилось проводить в одиночестве, читая, рисуя или предаваясь фантазиям.
Разрядка наступала лишь, когда раз в году меня отвозили в гости к моим кузенам, Сириусу и Регулусу. Это были шумные, крепкие, жизнерадостные мальчишки, для которых тихая, целиком погруженная в себя девочка вроде меня не представляла ровным счетом никакого интереса. Но взрослые навязывали им родственницу, так что приходилось как-то выкручиваться, принимать меня в мальчишеские игры. Сириус и Регулус делали это с явной неохотой, принужденно, но я старалась не замечать их неискренности и всякий раз целиком отдавалась непривычному, а оттого еще более упоительному веселью.
* * *
Сириус был моим ровесником, так что письма с приглашением на учебы мы получили в один день. Помню, я каждый день зачеркивала дни, оставшиеся до отъезда в Хогвартс: косую черту утром, до завтрака и еще одну, накрест, вечером, перед тем как ложиться в постель. Я мечтала о Хогвартсе так, как наверняка не мечтают более благополучные дети. Мне казалось, там, избавившись от навязчивой опеки бабушки и, наконец, увидев вблизи настоящих, живых детей, я смогу начать новую полноценную жизнь. По десять раз на день я примеряла свою школьную мантию, по десять раз проверяла, все ли вещи уложены в мой чемодан, по десять раз открывала узкий футляр черного дерева и любовалась своей волшебной палочкой.
* * *
…И, наконец, наступило то, долгожданное, утро. Еще с ночи бабушке нездоровилось, и отец был вынужден остаться с ней. Мать доставила меня и Беллатрикс на вокзал Кингс-Кросс, и по очереди чмокнула нас в лоб – сестру смущенно, а меня неловко. Я едва заметила ее поцелуй: меня распирало от волнения и еле сдерживаемой радости. Казалось, еще секунда – и я взлечу в ясное сентябрьское небо, словно воздушный шарик.
Но никто не разделял моей радости. Беллатрикс, холодно кивнув – в точности, как мать, – исчезла в толпе старшекурсников. Сириус, затащив мой тяжеленный чемодан в первое попавшееся пустое купе, тоже счел свой братский долг выполненным и, соответственно, забыл о моем существовании. Я осталась одна.
Наверное, далее следует написать, что мной завладело предчувствие неотвратимого грядущего. Что у меня задрожали руки и перехватило дыхание. Что я ждала…
Все это ложь. В ту минуту я чувствовала только обиду на Сириуса и сестру. Кажется, я даже собиралась заплакать. И когда дверь моего купе, наконец, открылась, и на пороге появилась одетая в мятое магловское платье девочка с ярко-рыжими волосами, я не почувствовала абсолютно ничего. Ни малейшего укола интуиции.
– Ни черта себе! – восхитилась огненно-рыжая незнакомка. Голос у нее был не по-детски хрипловатый, в речи отчетливо проступал характерный «квакающий» акцент лондонских окраин. – Привет, тебя как зовут?
– Нарцисса Агнесс Блэк, – церемонно представилась я, поклонившись так, как это, согласно моим представлениям, должна была сделать «настоящая леди».
Девчонка по-мальчишески присвистнула. Из-за ее плеча опасливо выглянула другая девочка, круглолицая и большеротая.
– Просто потрясающе… Нарисса Агнесс… Тогда это Софи Кэмерон. А я просто Лили…
Лили Эванс.
* * *
Сложно объяснить, что именно привлекло меня тогда в Лили – ведь я ничего не знала о ней, кроме того, что она грязнокровка. Возможно, первопричина и крылась именно в происхождении Лили – до того дня я никогда не видела детей маглов, так что две мои нечистокровные соседки внушали мне священный ужас пополам со жгучим интересом. Но все же, мне кажется, главным здесь было совсем другое: уже в то время, в неполные двенадцать лет, Лили казалось необыкновенно яркой, непохожей на остальных. Она словно светилась изнутри огромной жизненной силой, и всегда была готова поделиться этой силой с любым нуждающимся. Маленькое рыжее солнышко, одинаково ласковое к каждой травинке – вот чем она была тогда.
* * *
Она словно возникла из моих несбывшихся надежд, из полуосознанных наивных детских грез о настоящей подруге. В тот день, в день, когда я увидела ее в купе Хогвартс-экспресса, туманный образ, живший в моих мечтах, обрел, наконец, плоть.
Лили. Лилия.
Оттого я ни капельки не удивилась, что нас обеих определили в Райвенкло – все шло именно так, как было предназначено. Кем? Не знаю… Вероятно, судьбой…
* * *
Так решила судьба – и коротенькая цепь случайностей привела к тому, что мы стали подругами. Лучшими из подруг. Мы ходили, взявшись за руки, шептали друг другу на ухо маленькие тайны, а порой, ночами, забирались друг к другу в постель и просто спали вместе, обнявшись. Это было удивительно уютно.
Лили постоянно вываливала на меня все свои жизненные впечатления и познания – просто горы информации. Увы – я не могла ответить ей тем же. Я слишком стеснялась – своей семьи, своего прошлого до Хогвартса, своих тайных мыслей и мечтаний, своих увлечений. Мне хотелось стать такой же, как она – совершенной, а для этого, как мне казалось, нужно было о многом умалчивать…
* * *
Лили была легким человеком. Таким, каким мне никогда не суждено было стать. Она была счастлива. Удачлива. Нестерпимо обаятельна. Меня стали воспринимать при ней – не саму по себе. Причем она меня не ставила в такое положение – нет, что вы, ни в коем случае. Уверена, Лили удивилась и расстроилась бы, расскажи я ей о нашем предполагаемом неравенстве. Ведь она была благородна, по-настоящему благородна. Я же, напротив, тихой сапой пристраивалась в ней. Копировала ее походку, жесты, манеру говорить. Лили была ужасно неуклюжа – вечно умудрялась что-то перевернуть сломать, расшибить коленку или расцарапать лицо. Так вот: я стала такой же. Мне даже не пришлось прилагать к этому усилий – все работало на уровне рефлексов.
* * *
Я была умнее, собраннее, талантливее – Лили блистала на занятиях. Любую глупость свою, любой промах, она подавала как должное, более того, – как нечто достойное внимания и восхищения. О своих неудачах она умела рассказывать со смехом и некоторой гордостью – редкое умение делать это абсолютно искренно.
Я была красивее – Лили с двенадцати лет целовалась с мальчишками в темных школьных коридорах. Дожидаясь ее ночами, я плакала и кусала подушку – не то от зависти, не то от одиночества. Впрочем, я не догадывалась, как много у меня впереди.
* * *
От дружбы с Лили была неоспоримая польза. Отсвет ее популярности ложился и на меня. Ни поход в Запретный лес, ни «пижамная» вечеринка в Башне Гриффиндора, ни заседание дискуссионного клуба – ничто не обходилось без Лили Эванс. А там, где появлялась Лили, появлялась ее лучшая подруга Нарцисса. Порой она даже вытаскивала меня силой. В начале – на первых курсах – я ужасно стеснялась, боялась ляпнуть что-нибудь глупое, скучное, скверное – так, что Лили разочаруется во мне и навсегда отвернется. Позже, осмелев и осознав, наконец, что право на ошибку есть у каждого, я захотела стать активнее, разговорчивее – но моя роль в каждой из компаний давно успела закрепиться и узкие рамки «загадочной, молчаливой и скучноватой Цисси» не могли вместить новую, настоящую меня.
Впрочем, настоящую ли? Я не знаю.
* * *
Именно от этого, от невозможности быть собой – такой, какой мне хотелось быть, я пошла искать дружбы «на стороне». К пятнадцати годам я уже осознала свою пагубную зависимость, свою второсортность по отношению к Лили. Но – я не порвала нашей странной дружбы. Даже не попыталось поговорить. Частично – из-за того, что Лили уже тогда была до боли дорога мне. Частично – причина здесь была не из самых красивых. С поистине слизеринским хладнокровием а рассчитала рецепт обаянии Лили и попыталась примерить его на себя. Все, что мне было нужно – это новая компания.
Так я оказалась среди однокурсников-слизеринцев – куда-куда, а в это царство чистой крови доступ маглорожденной Лили Эванс был закрыт. Я была принята в их «стаю» легко: чистокровная красивая и неглупая девочка из Равенкло – единственного чужого дома, к которому Слизерин был подчеркнуто-лоялен. Кроме того, мне действительно удалось то, что под силу не всякому взрослому – я, полуребенок, аптекарски-точно рассчитала рецепт собственного обаяния. Все-таки дружба с Лили была отменной школой… Я выверяла перед зеркалом улыбки и жесты, продумывала каждую фразу, репетировала шутки. Я ощущала на самой грани сознания, когда следует разозлиться, а когда – рассмеяться, где промолчать, а где – взвалить на свои хрупкие плечи роль лидера… Шляпе, пожалуй, должно было определить меня в Слизерин…
И еще. Наверное, здесь и стоит написать о Северусе Снейпе.
Северус… Некрасивый нелюдимый полукровка, всегда одетый в потертые, очевидно с чужого плеча мантии и, кажется, никогда не мывший голову. Его терпели – во-первых, он был свой, слизеринец, а, во-вторых, едва ли на всем нашем курсе можно было найти более талантливого ученика. Все студенты дома Слизерин прибегали к его помощи на занятиях, все мы пользовались придуманными им заклинаниями, но – в тоже время – все остерегались его, старались держаться подальше. Да он и сам предпочитал быть один. Застегнув душу на все пуговицы. И, наверное, только я знала этот его секрет.
Когда мальчишкам и девчонкам исполняется по пятнадцать, в компании возникает некая постоянная сексуальная напряженность; всякое слово, жест, поступок – все обретает еще один, скрытый, смысл – стыдный и счастливый. Все украдкой разглядывают друг друга, оценивают, почти прицениваются. Всякая неглупая девочка это очень хорошо понимает и чувствует – и наверняка может назвать тех, кто хранит ее – иной – образ в своем воображении. Я знала, что нравлюсь многих из этих слизеринских мальчишек. Более того – раскованная и смелая в этой компании, настолько же, насколько я была сдержанна и скучна в кругу Лили – я начала крутить детские неуклюжие романы, разумеется, со всей этой неизменной белибердой – от шоколадных сердечек и сложенных треугольничком записок до мокрых неловких ночных поцелуев, что не вызывали у меня ничего, кроме естественной брезгливости. Интерес мой к этой стороне жизни тогда не был замешан на сексе – это был чисто познавательный, если не сказать научный, подход.
Хотя нет. Пожалуй, я, все-таки, кривлю душой. Взгляды… те взгляды, которыми эти мальчишки порой смотрели на меня, несомненно, приносили мне удовольствие и даже иногда вызвали легкий холодок где-то в глубине живота.
Но Северус с самого начала смотрел иначе. Я нравилась ему, нравилось по настоящему – это я поняла тем безошибочным женским чутьем, что не поддается никакому рациональному объяснению. Он был молчуном – самая опасная порода людей, но, тем не менее, все выдавало его – редкий горящий взгляд исподлобья, брезгливый изгиб губ, неровное дыхание, когда я случайно оказывалась рядом. Его любовь была совсем не похожа на щенячьи чувства его сверстников – это и льстило и тяготило одновременно. Тогда я еще не понимала, что Северус и так мой, мой, что бы ни случилось, и даже, кажется, нарочно, пыталась поддержать в нем этот огонь желания какими-то взглядами, ложно многозначительными фразами, полунамеками... Ведь значимость девушки, хотя бы и в собственных глазах, в какой-то мере определяется количеством ее поклонников, пусть даже таких как этот нескладный Снейп. Это я хорошо понимала уже тогда…
* * *
Но… пожалуй, я не о том… Лили… Это было ужасно глупое решение – скрывать от нее новых слизеринских друзей. «Я в библиотеку» – лгала я и бежала в гостиную Слизерина. «Мне нужно побыть одной» – и отправлялась на свидание с Эмрисом Гамильтоном.
Лили не была дурой. Отнюдь. Она и раньше прекрасно понимала, что у меня есть много мыслей и мнений, которые я никогда не выскажу вслух. Она никогда не настаивала на искренности, но порой делала изящные, но очень прозрачные попытки вызвать меня на откровенность. Рассказывала дикие и очень личные истории. Делилась довольно гадкими фантазиями. Я же – упорно молчала о себе, предпочитая говорить о других. Я по-прежнему не хотела ее разочаровывать. Тем более этой своей новой дружбой – Лили, как и большинство ребят в ее – нашей – компании, чуточку презирала слизеринцев. Так что я едва ли могла предположить, как она отнесется к моей новой жизни…
…Как и предполагалось, Лили отнеслась плохо. Очень плохо. В ее душе, наконец-то, поселилось недоверие ко мне, и недоверие это крепло с каждым днем. Она начала опасаться меня, моего молчания, моего возможного осуждения уже к ее поступкам. Лили стала непривычно скрытна и щедра на не самые лицеприятные остроты в мой адрес – все мы горазды высмеивать тех, кого боимся.
Тем не менее, в глазах всех прочих (кроме слизеринской компании, разумеется, – тут я умело ретушировала некоторые подробности своей жизни) мы оставались подругами. Сидели за одной партой, сообща выполняли учебные задания и сидели рядом на квиддичных матчах. Иногда мы даже болтали по ночам – закутавшись в пледы, забравшись в гостиные кресла с ногами – перемывали косточки учителям и однокурсникам. Скользкой темы наших компаний – а компании у нас теперь были разными – мы не касались.
* * *
Я поняла, что мне по-настоящему не хватает Лили не сразу. Летом, на каникулах, когда прошла, наконец, эйфория от моих удач в доме Слизерин, у меня осталась только тоска. Глухая тоска по Лили. Сначала я сопротивлялась, уговаривала себя, что эта щемящая боль в сердце – лишь следствие нарушенной привычки писать Лили каждый день, получать с совами ее пергаменты, исписанные некрасивым неровным почерком и с кляксами. Это не помогало. Ничего не помогало.
Я написала письмо Лили двадцать шестого июля. Двадцать шесть дней истерик, бессонницы и леденящей душу тоски.
Она ответила на следующий же день. Темно-синие строчки в письме были против обыкновения опрятны – Лили явно обдумывала свой ответ. Это было приглашение. приглашение в дом Эвансов – погостить на неделю. «Если кодекс чести твоей семьи это не запрещает, конечно же», – она подпустила шпильку только в самом конце.
Семье в то лето было не до меня – моя старшая сестренка Андромеда сбежала с мужем-маглом, окончательно подкосив наше родословное древо. Случайный гость дома, пожалуй, мог бы подумать, что кто-то из наших родственников мертв – непреходящее скорбное выражение присутствовало на лицах всех домочадцев, включая гостившую под родительским кровом Беллатрикс. Впрочем, эта моя сестра всегда была лицемеркой… Как бы то ни было, меня удивительно легко отпустили из дома, даже не поинтересовавшись должным образом родословной приглашающей стороны (хотя у меня и была заготовлена идеальная подруга, не имевшая ничего общего с реальной Лили Эванс).
Дом, где жили Эвансы, отнюдь не производил впечатление уютного семейного гнездышка – пусть у меня и не было богатого материала для сравнений. Конечно, Лили предупредила меня, что ее семья «довольно специфична», но, все же, то, с чем я там столкнулась, едва ли можно было списать на естественные различия между магами и маглами. Отец Лили был разнорабочим – кажется, так это называлось – и большую часть свободного времени проводил в комании бутылки отвратительного магловского пойла, от одного запаха которого меня начинало подташнивать. Мать Лили была худая издерганная женщина со всегда обиженным выражением лица. Все ее интересы сводились к готовке, уборке и непременному светлому будущему ее дочерей. Она боготворила Лили и одновременно боялась ее, так как не могла понять каким даром оказалась наделена ее дочь, – так мне тогда показалась. У Лили была еще старшая сестра… более мерзкой твари, чем Петунья, я не видела никогда в жизни. Капризная, завистливая стерва, вечно недовольная и вечно обозленная на всех окружающих. Разговаривала она только на две темы: свое будущее блестящее замужество и порочная сущность младшей сестры.
Лили словно бравировала передо мной неправильностью своей семьи. Пыталась вызвать на откровенность? Унизить меня собственным унижением? Я не знаю…
Впрочем, над этим я задумалась много позже – тогда новый мир, мир маглов, захватил меня целиком. С семьей Лили я почти не пересекалась: ее мать кормила нас с утра завтраком и выгоняла на улицу. Считалось, что свежий воздух полезен детям. Хотя и непонятно было: откуда взяться свежему воздуху в районе, зажатом меж двумя фабриками по производству бумаги… Тем не менее, мы с Лили осваивали эти улицы, лазили по заборам и подвалам, курили с соседскими мальчишками (тут я все больше молчала, стараясь не выказать и взглядом своего непонимания банальнейших вещей и событий магловской жизни) и пили на лавочках в чахоточном парке дешевое магловское пиво, от которого немилосердно драло горло и кружилась голова. В то лето я поняла, что столь любимые Лили шуточки о выпивке – это не просто шуточки. Алкоголь уже тогда много значил для нее – раньше мне сложно было это заметить лишь по действию слабого сливочного пива. Теперь мы пили магловский алкоголь вместе – и нельзя сказать, чтобы мне это не нравилось. Под действием пива Лили становилась добрее ко мне, а я – раскрепощеннее и искреннее, насколько это было для меня возможно.
Мы часто сидели в парке – старом, замусоренном и неухоженном, какой только, вероятно и мог существовать в том неуютном районе. Мне этот парк до ужаса напоминал наш, семейный «сад» – те же тоскливые, нелепо раскорячившееся деревья, облупившиеся скамейки и запах лилий от заросшего пруда.
Я всегда ненавидела запах лилий. Нелепость, но единожды услышанная в детстве сказка – там очередная принцесса погрузилась в полусон-полусмерть, понюхав цветок лилии, – поселила в моей душе такой необычный страх. В те летние дни, когда в нашем саду цвели лилии – самые ужасные дни года, – я старалась не выходить из своей комнаты, плотно закрывала окно, опускала шторы и с помощью заклинаний наполняла комнату всеми доступными моему волшебству ароматами. Иногда это помогало.
Но рядом с Лили, в окружении маглов, я не имела права пользоваться волшебной палочкой. Да и я скорее умерла бы, чем призналась подруге в этом тайном страхе, который казался мне столь постыдным – ведь он был самым нелепым образом связан и с ней, точнее, с ее прекрасным именем…
И я сидела рядом с ней, слушала ее голос и с помощью магловского пойла пыталась заглушить ощущение липкого убивающего запаха в своих легких.
«Неделя» в доме Эвансов затянулась едва ли не до конца августа – мои родители явного сопротивления не высказывали, а мать Лили во всем потакала ей – младшая дочь была ее любимицей.
Возможно, это было самое счастливое время в моей жизни.
* * *
В школе все вновь вернулось на круги своя – меня по-прежнему тянуло к моим слизеринским друзьям, а Лили терпела это… или делала вид, что терпела. Наша мнимая близость, что возникла летом, вновь затрещала по швам, хоть я и пыталась теперь чаще бывать рядом с ней.
И еще: у Лили появился новый друг.
Поначалу я даже не обратила на это внимания. Действительно, кто мог принимать всерьез вечного неудачника Питера Петтигрю, прихвостня компании Джеймса Поттера. Но – я не приняла в расчет врожденную доброту Лили. Действительно, она была по-своему очень доброй и справедливой девочкой. А Питер… он, определенно, нуждался в доброте.
Он был скучен, неуклюж и глуповат. Никогда не любила такую породу – крысиная душонка, куриные мозги и перманентное отсутствие собственного мнения. Хотя чья бы корова мычала… Тем не менее, Питер постоянно таскался за компанией Джеймса Поттера – знаменитого гриффиндорского ловца. Что характерно – лучшим другом Поттера был мой кузен Сириус.
Питер льстил им, неестественно и некрасиво, выражал постоянную готовность услужить и поддержать. И в результате стал их мальчиком на побегушках и мальчиком для битья. Издалека мне казалось, что это его устраивало.
Лили терпеть не могла Джеймса и его дружков. «Надутые петухи» – это была самая мягкая из характеристик, которые они, на ее взгляд, заслуживали. Так что не было ничего удивительного, что бедняга Питер попал ее в поле зрения. И уж, разумеется, не было ничего удивительного, что она захотела помочь ему.
Сначала были просто разговоры – об учебе, о будущем, о друзьях и приключениях. Потом Лили стала вытаскивать Питера гулять вместе с нами – со мной и другими ее друзьями. Помогала ему с домашними заданиями. Даже, кажется, пыталась научить его нравиться девушками.
Я вначале относилась к этому спокойно – даже Лили, казалось, не под силу было бы вылепить из Питера что-нибудь приличное. Питер же теперь постоянно лип к ней – робкая улыбка, привычные елейные нотки в голосе и безумные глаза новорожденного щенка. Лили это наверняка льстило.
Я не сразу распознала, что Питер влюбился в Лили – хотя раньше ощущала влюбленность в нее каждого с пугавшей меня чуткостью. Но – Питер не представлял для меня угрозы. К его обществу, к его мелким и крупным услугам, к его неизменной лести и предупредительности я уже успела привыкнуть – а представить Лили и Питера вместе было просто невозможно.
Помню, в июнь нашего шестого курса мы много проводили времени просто втроем: готовились к экзаменам или просто болтали на берегу озера. А на каникулах… на каникулах мы регулярно отправляли друг другу почтовых сов с дружескими письмами – хоть мы с Питером были и не совсем искренни, но старались «держать марку». Все это было так мило, что просто не могло быть правдой.
* * *
Катастрофа случилась уже на седьмом курсе. Лили вдруг начала встречаться с Джеймсом Поттером. Питер, разумеется, был полностью выбит из колеи: его обошел тот самый Поттер, которому он неизменно завидовал, и в презрении к которому Лили постоянно расписывалась. Я же была просто вне себя от ревности.
Я вдруг очень хорошо ощутила: это настоящее. Это насовсем. Теперь Лили бросит меня.
Лили, прежде всегда очень острая на язык и щедрая на не самые лицеприятные комментарии в адрес своих ухажеров, теперь словно воды в рот набрала – слова о Поттере не вытянешь. А сам он… я очень хорошо разбиралась в чувствах других в отношении Лили. Он никогда бы ее не выпустил.
Лили, конечно же, по-прежнему была чутка и предупредительна – она неизменно вытягивала нас с Питером вместе с собой – в ее новую компанию. Кузен Сириус и староста Гриффиндора Ремус Люпин были теперь ее друзьями. И, разумеется, я не оставляла ее. Я забросила слизеринских друзей, я обрела полнейшее равнодушие к учебе: внезапно ставшая реальной возможность потерять Лили – вот то единственное, о чем я способна была думать.
Теперь я регулярно закатывала Лили и ее друзьям истерики – по поводу и без повода, лишь бы просто еще раз обратить на себя ее внимание. Я стала нервной, капризной и злой. Я потеряла сон и аппетит. Уже к Рождеству Поттер, вначале радушно относившийся к подруге своей возлюбленной, возненавидел меня. Я ничего не могла с собой поделать.
Лили, конечно же, постоянно пыталась объясниться, поговорить со мной, успокоить. Я же всякий раз взрывалась, заливалась слезами, впадала в истерику. Лили выслушивала в свой адрес множество слов, которым никогда не следовало бы звучать из уст воспитанной девушки из благородного семейства Блэков. Наверняка это было выше ее сил. К Пасхе мы перестали разговаривать. Тогда я стала равнодушна ко всему, что меня окружало. Вечерами, кое-как расправившись с домашним заданием, я подолгу неподвижно лежала на своей кровати, бездумно глядя в потолок. Когда же в спальню возвращались остальные девочки, я уходила прочь из гостиной и подолгу бродила в темных хогвартских коридорах.
Несколько раз во время этих своих вынужденных ночных прогулок я встречала Северуса Снейпа – еще одного вынужденного любителя одиночества. Он никогда не заговаривал со мной – только сдержанно кивал и тут же отворачивался, порой даже меняя направление своего пути, чтобы не оказаться в пустом коридоре рядом со мной. Это огорчало меня – ведь я тогда очень нуждалась в сочувствии. А Северус не мог не проявить его ко мне: он любил меня и ненавидел Лили. Я знала это.
Но он всегда проходил мимо.
* * *
К концу года наступила облегчение: я так старательно внушала себе, что Лили не нужна мне, что просто не могла не попытаться в это поверить. Я сносно сдала выпускные экзамены (Лили и Поттер, разумеется, были лучшими в нашем выпуске) и даже получила приглашения на выпускной бал от шести мальчишек с разных факультетов.
Я выбрала Стюарта Чинаски – его высокий рост и южная резкость черт подчеркивали мое изящество и хрупкость, а несомненная чистота крови и богатство его рода приятно льстили моему честолюбию. Парадную мантию для бала мне выбрала моя мать – она все еще надеялась, что я составлю приличную для рода Блэков партию, и выпускной бал представлялся ей необходимым мероприятием на пути к этой желанной цели.
* * *
Но – на том балу мне было совсем не до мальчиков из благородных семей. Ведь там была Лили – серебристо-лиловая мантия, растрепанные рыжие локоны, бледное лицо с неожиданно проступившими веснушками. Она танцевала с Поттером, но смотрела на меня – и я не могла не откликнуться на этот взгляд. И когда Поттер и кузен Сириус, перемигнувшись, пошли прочь из большого зала, я не могла не пойти за ними. Не знаю, искал ли меня потом Стюарт…
Поттер, Люпин и Сириус выбрали для прощания со школой самую верхушку Астрономической башни. Не знаю, где они выведали заклятие, охраняющее вход на верхний ярус. Впрочем, они всегда были мастерами на такие проделки.
Кажется, в руках у Сириуса было четыре бутылки медовухи из школьных погребов.
Питер куда-то запропастился с самого начала, Поттер с его дружками после шестого тоста переключились на обсуждение квиддича, так что мы с Лили вдруг словно бы остались одни.
Рука у нее была на удивление сильная, а шаг – слишком твердый для человека, отмечающего свой выпуск из школы шестой час подряд, так что я не могла не последовать за ней. Даже несмотря на то, что побаивалась высоты.
Лили меня притащила на самый верх – на каменный карниз под самым флюгером. Початая бутылка медовухи глухо стукнулась о черепицу. Лили села на карниз, поджав ноги, и протянула мне бутылку.
– Садись, – сказала она. – Рассказывай.
Я не знаю, что нашло на меня, но я начала ей рассказывать. Я поминутно стирала с лица пьяные слезы, но рассказывала. Меня пробирала дрожь. Я то и дело отхлебывала из бутылки.
Я говорила обо всем, что приходило в голову. О матери. О бабушке. О доме Блэков. Об Андромеде и ее муже. О кузенах. О своей второсортности и легкости Лили. О слизеринцах. О своих глупых романах. А Лили… Вдруг оказалось, что Лили гладит меня по голове и тоже говорит. О том, что мне нечего стесняться. Что Сириус уже рассказывал ей о нашей семье – действительно, тут не позавидуешь. О том, что я очень интересный и хороший человек. О том, что ей было плохо, когда мы ссорились. О том, что она меня любит.
Это было неправдой. Она не любила меня – так, как это было мне нужно. Она любила Джеймса Поттера. Я была пьяна – и мне ничего не стоило сказать ей об этом.
Лили усмехнулась.
– Ну поцелуй меня, – мягко сказала она. – Ты же говоришь, что любишь меня…
Она наклонила ко не свое лицо. Ее губы были растянуты в улыбке – влажная полоска зубов блеснула в рассеянном лунном свете, но глаза были совершено серьезными. Серьезными и злыми.
Я резко отвернулась. Ухватилась рукой за выступ карниза. Неуклюже поднялась. Кажется, Лили смеялась мне вслед.
На негнущихся ногах я спустилась с винтовой лестницы Астрономической башни. Там – в самом низу, прислонившись к стене, стоял Северус. Он протянул мне руку, помог спуститься.
Впрочем, я и раньше подозревала, что он следил за мной. Зато он любил меня. И ненавидел Лили. И Поттера. Я расплакалась, уткнувшись носом в его плечо.
* * *
Конечно же, Северус – это никогда не было любовью. Это была месть. Единственная месть, которую я могла осуществить в ту ночь.
* * *
Я окончила Хогвартс. Что делать дальше – я не знала. Мысль о службе была мне противна. Женщины семьи Блэков никогда не работали – за исключением Андромеды, которая, разумеется, не могла послужить мне примером. Так что я целыми днями сидела, запершись в своей спальне, и перелистывала старые, давно прочитанные книги. Сначала приходили письма от Северуса – длинные и непривычно страстные. Я даже не дочитывала их до конца. Он все понял – и перестал писать спустя две недели.
Лилии в то лето цвели на удивление долго.
* * *
Потом появился Люциус – я даже не знаю, откуда. Он словно возник из моей глухой тоски, из мучительного ожидания тех дней – ведь я продолжала ждать, уже не зная – чего.
Я не могу вспомнить день нашей встречи. Сначала Люциус был лишь смутно знакомым лицом, едва узнаваемым сквозь плотный туман безразличия, которым я себя окружила. Огромный букет роз из модного магазина Хогсмида. Чей-то горящий взгляд в толчее Диагон-аллеи. Парадный обед в опустевшем лондонском доме – брат отца уже умер, а кузен Сириус теперь жил у родителей Поттера.
Потом вдруг оказалось, что мы вместе с Люциусом – в том самом полузаброшенном саду у нашего дома. Он целует меня. Кругом – тошнотворный запах лилий.
Мать открыто восхищалась моим мудрым выбором. Сестра Бэлла – втихомолку завидовала и при всякой возможности старалась унизить.
В сентябре ко мне вдруг прилетела сова от Дженнет Гамильтон – некрасивой и недалекой девицы с нашего курса. Среди прочих скучных новостей и глупых сплетен промелькнула строка: «Странно было не увидеть тебя на свадьбе Лили».
В октябре я стала миссис Малфой.
* * *
Люциус оказался очень хорошим мужем – любящим, заботливым, верным. Он знал, что у меня есть мысли и чувства, которые я храню в себе, но никогда не принуждал меня делиться с ним чем-то против моей воли. Он был значительно старше меня – и в чем-то относился ко мне как к ребенку: пытался оградить, защитить от окружающего жестокого мира. Меня это вполне устраивало.
В нашем замке постоянно появлялись какие-то люди, порой – не самая подходящая компания для моего супруга. Я знала, кто они, но не придавала этому значения, также, как и Черной метке на руке моего мужа. Политика никогда не интересовала меня, а все эти тайные общества казались лишь игрой повзрослевших мальчишек – это Люциус все-таки сумел мне внушить.
Глаза на происходящее мне раскрыл, как ни странно, Северус Снейп. Помню, увидев его в первый раз в обществе Люциуса, я была неприятно поражена, но он держался совершенно корректно, ни словом, ни взглядом не выдав себя и меня. Возможно, так должно было продолжаться и дальше, но, как и следовала ожидать, моя собственническая натура возмутилась против подобного поведения Северуса. Женщины никогда не прощают отвернувшихся от них поклонников – даже если те не представляют для них ровным счетом никакого интереса. И я сама начала искать встреч с ним.
Это оказалось совсем не сложно – Северус отнюдь не забыл меня. Я же нуждалась в нем – в собеседнике, в информаторе, в любовнике – каким бы странным это не показалось. Северус рассказывал мне о Темном Лорде, об Упивающихся, о Люциусе, о Бэле и ее муже, даже о Поттерах – он как никто другой знал, как сильно интересовала меня эта тема. Единственное, чего он никогда не касался в своих рассказах – это его собственная жизнь. И здесь я отлично понимала причину его скрытности.
Как ни неправдоподобно это может прозвучать, но Люциус совершенно не догадывался о наших отношениях с Северусом. Привычку к двойной жизни я впитала с ранних лет, да и притворяться, лукавить в своих чувствах к мужу мне совсем не было нужды – здесь с появлением Северуса ничего не изменилось. Кроме того, Люциус стал отцом моего сына.
* * *
Драко появился на свет на месяц раньше сына Поттеров. В глубине души этот факт льстил мне – он как бы доказывал мою независимость от поступков Лили. Кроме того я, начитавшись всех этих слюнявых книг о детях, наивно представляла, что материнская любовь не оставит места для всех других чувств, терзавших меня и, наконец-то поселит в мою душу покой. Но – как и следовало ожидать – этого не произошло. Я честно исполняла свой материнский долг: заботилась о Драко, вставала к нему по ночам, меняла пеленки, радовалась прорезавшимся зубкам и первым шагам. Но – я не испытывала и тени тех эмоций, что отражались на лице моего мужа при виде сына. Я любила их обоих, но лишь потому, что это была моя обязанность. Они не были мне нужны.
Более того: теперь я, не переставая, думала о Лили – так, словно рождение ребенка разбередило старые раны моего сердца. Счастлива ли она? По-прежнему ли любит своего мужа? Есть ли у нее подруги? И просто – какая она теперь? От этих мыслей, ни на минуту не оставлявших мою голову, я понемногу становилась неврастеничкой. Срывалась, кричала на мужа, ребенка, слуг. Люциус не понимал, что со мной происходит: вначале он относил мои нервные припадки на счет послеродовой депрессии, но вот – Драко уже исполнилось полгода, а улучшения не наступало. Лишь Северус… да, без сомнения, Северус чувствовал и знал, что со мной происходит.
* * *
Это было самое начало июля, но лилии уже успели зацвести. Северус сказал, что наша встреча не терпит отлагательства. По счастью, Люциуса не было.
И Северус рассказал мне. Рассказал о пророчестве, объявлявшем годовалого ребенка, будущим убийцей Темного Лорда. Сказал, что немедленно передаст эту информацию хозяину… если я дам на это свое согласие…
Я совершенно не понимала, какое отношение могу иметь к бредням старухи-предсказательницы.
– Неужели? – Северус неприятно осклабился, обнажив желтоватые неровные зубы. Меня передернуло. – Нарцисса, а ведь Темный Лорд очень трепетно относится к прорицаниям. И, без сомнения, попытается убить мальчишку.
Чужие смерти всегда были мне безразличны.
– Речь идет о ребенке Поттеров, пойми же ты, – наконец, прошипел он. – Их сын родился в последний день июля.
Теперь я поняла. Меня пробрала дрожь.
– Родителей он… тоже убьет? – я не узнавала свой голос.
– Откуда мне знать намерения Темного Лорда, – в голосе Снейпа, без сомнения, была насмешка. Я чувствовала, как горит мое лицо. Я сделала шаг к Северусу и влепила ему пощечину.
– Убирайся! – заорала я на высоких истерических нотах. – Убирайся, и чтобы духу твоего здесь не было! Никогда! Ты слышишь меня?! Никогда!
Северус сделал шаг назад. На его щеке расплывалось багровое пятно. От аппарировал, не отрывая испытующего взгляда от моего лица.
* * *
Почти месяц Северус избегал появляться в нашем доме, но из нескольких случайно оброненных мужем фраз я поняла, что Темный Лорд теперь ищет сына Поттеров.
Я не находила себе места. Каких только картин не рисовала мое воображение – и я сама не понимала, пугали они меня или завораживали. Самое ужасное для меня было, что я никак не могла представить себе повзрослевшую Лили – она оставалась для меня восемнадцатилетней девушкой, которая предложила мне поцеловать ее на самой верхушке Астрономической башни. Двадцатидвухлетней женщины, жены и матери для меня попросту не существовало.
Вновь появившийся в нашем доме Северус Снейп, осторожный и предупредительный как никогда, не внес никакой ясности в происходящее. Но он упомянул – уж не знаю, случайно или нарочно, – о Заклятии доверия, которым охраняли дом Поттеров.
В сентябре я написала Лили письмо – я не сомневалось, что оно не дойдет, ведь семья, вне сомнения, находилась под охраной аврората. Тем не менее, я месяц ждала ответ – не переставала надеяться. Моя сова не вернулась.
И в октябре я купила в Косом переулке другую сову – я не доверяла государственной почте.
И написала еще одно письмо – совсем по другому адресу.
* * *
…Питер Петтигрю совсем не изменился со времен школы – тщедушное крысиное тельце и бегающий взгляд водянистых глазенок.
Мы встретились в самой заштатной забегаловке Косого переулка – так было меньше шансов случайно нарваться на знакомых. Я дала Питеру выговориться – ему это было просто необходимо. То, что я услышала, не было для меня открытием: он по-прежнему любил ее и мечтал отомстить ему. А главное – Лили и Джеймс почему-то продолжали доверять старому школьному другу.
Питер никогда не отличался умом. Только трусостью и хитростью. Но сейчас они не смогли ему помочь.
* * *
С той минуты я больше не сомневалась в своем выборе. Не жалела. И не боялась.
– Милорд, – я говорила очень тихо; сил больше не было, – за этой дверью – Хранитель тайны Поттеров. Я нашла его для вас.
Из-за густой вуали я почти ничего не видела, но ошибиться было невозможно – глаза Темного Лорда сверкнули красным. Но я больше не могла бояться.
– Я хочу попросить у вас одной вещи… Взамен.
Тому, кто прошел все круги ада, нечего терять.
– Убейте Лили Поттер.
Он хрипло расхохотался.
– Ты так сильно ненавидишь ее?
Я не ответила.
Я слишком сильно ее любила…
* * *
Теперь вы знаете все. Я убила Лили и ее мужа. Я сделала сиротой их сына – впрочем, на ее сына мне всегда было наплевать. Меня интересовала только она. Никто больше.
Моя жизнь после не была ни счастливой, ни несчастной. Она была медленной, скучной и очень свободной – как необъятная морская гладь в безветренный день. Конечно, Лили не оставила меня – ни во снах, ни в воспоминаниях, но я очень хорошо научилась контролировать свои эмоции. В глубине души я знала – расплата настигнет меня. Но я не боялась. Чего теперь я могла бояться?
Я не боюсь и теперь, когда все мои мужчины покинули меня, когда я снова наедине с ароматом лилий и бутылкой огневиски.
Спасибо огромное. Давно не читала таких настоящих, эмоциональных без надрыва и истерики, в лучшем смысле литературных историй. Живые герои, живые воспоминания.
Несколько странная деталь с лилиями, как-то слишком очевидно (Лили-лилии), что ли - но на общем фоне истории это мелочь.
Замечательная Лили - про нее прямо написано не так много, однако очень многое можно понять, если подумать. Вообще, прелесть истории в том, что в ней действительно есть то, что не сказано явно, что все персонажи действительно живые, а не просто действующие схемы или ходячие эмоции.
Еще раз спасибо за удовольствие. :)
