Я люблю тебя всей душой, Я хочу любить тебя руками… Светлана Сурганова «Мураками»
* Она приезжает в школу в конце сентября. Тогда все окрашено в золото и багрянец, и ты ненавидишь эти цвета.
Ученики стайками выпархивают во двор, а ты плотнее задергиваешь изъеденные молью шторы, потому что ненавидишь только солнце и юность. Запираешь дверь на ключ и пьешь абсолютно безвкусный кофе.
У нее лиловое шелковое платье с кружевами, а у тебя мутный взгляд и невыносимо кружится голова. Чернильница падает на пол и все выливается на паркет, ты вздыхаешь и устало опускаешься на стул. Гребаная жизнь. Гребаная школа. Гребаные цифры, цифры… Цифры, которые даже снятся. Но ты держишься. Ты действительно сильная, да?
«Профессор Бэрбейдж» – слышишь ты, а потом кто-то несмело произносит пластичное, кошачье «Чарити» и все, мир остановился.
А может просто в тебе что-то сломалось.
** - Мисс Грейнджер, десять баллов Гриффиндору!
Гермиона радостно улыбается и победоносно смотрит на сконфуженного Драко Малфоя. Отпускаешь класс – занятия закончились. На уголке стола робко высится стопка непроверенных контрольных работ. Вздыхаешь, достаешь перо.
За спиной раздается неуверенное, чуть смущенное:
- Здравствуйте, профессор Вектор.
Вздрагиваешь, а руки почему-то стали ледяными и дрожат. Ты ее еще совсем не знаешь, и может, тебе будет совершенно плевать на Чарити, но она… она интересная. С темными волосами и маленькими бриллиантовыми сережками в ушах.
Слишком маггловская.
- Я просто решила со всеми остальными преподавателями познакомиться, - она улыбается. - Хогвартс – замечательная школа. Вы здесь давно работаете?
Ты сухо киваешь. Голова раскалывается на части, и тебе больше всего на свете хочется спать. Чарити недоуменно смотрит на тебя, недовольную и раздраженную, одетую в плохо выглаженную мантию и на ногах туфли из грубой кожи. Ты отстраненно думаешь, что просто ужасно выглядишь. Ты редко смотришься в зеркало.
Действительно, ведь главное, что у человека в душе?
** В последнее время ты чертовски много времени проводишь рядом с ней.
Случайные встречи, переходящие в привычку, и интерес, незаметно становящийся зависимостью. Ты замечаешь, что от Чарити всегда пахнет морем и мятой. У нее красивое, плавно перетекающее кошачье имя, чуть-чуть небрежное, терпкое и горячее на языке.
- Чарити…
- Да?...
У нее удивительные глаза – мерцающие, изумрудные; ты понимаешь, что так и должно быть. Она ведь кошка. Плотнее кутаешься в плед, устало склоняешь голову на бок – мелкие завитки волос падают на лоб; Чарити потягивается у камина и пьет свой зеленый чай.
- Знаешь…
- Ммм?
Она приподнимается на локте. Смотрит. Миндалевидные кошачьи глаза и бешено колотится сердце. Ты нервно сглатываешь, впиваясь длинными ногтями в бархатную обивку кресла, и пытаешься отвести взгляд. Не выходит. Понимаешь, как все это глупо. Глупо полюбить девочку с кошачьим именем.
** Ты избегаешь ее. Запираешь Башню на ключ, стремительной походкой уходишь в свою комнату, выключаешь свет. За окном сияют далекие зимние звезды, а на оконной раме серебрятся тонкие кружева декабрьского инея. В комнате холодно, и тебе приходится дышать на озябшие ладони, чтобы хоть как-то согреться.
Ты просыпаешься рано утром, чувствуя, как болит спина – кровать жесткая, как металл – за окном пахнет утренней свежестью и хвоей. Тебе не хочется выходить из комнаты.
Ты ведь знаешь, что остальные все видят и все замечают. Темные круги под твоими глазами и осунувшееся лицо – кажется, они смеются. Смеются над тобой и твоей глупостью. Разве ты, немолодая лесбиянка, можешь понравиться девочке с кошачьим именем? Нет. Нет. Нетнетнет…
В ушах звенит, и, кажется, ты плачешь.
** - Септима! – голос у нее звонкий и эхом отдается от мрачных каменных сводов. Ускоряешь шаг.
- Септима, постойте же! – она хватает тебя за запястье, изумленно смотрит в глаза. Ты пытаешься отвести взгляд, отвернуться, исчезнуть и раствориться в густом молочном воздухе.
- Почему ты избегаешь меня? – горячее дыхание на шее, и ты невольно замираешь, пытаешься ухватить мгновенье. Она смотрит – глаза в глаза – и ты внезапно понимаешь, что она знает, только молчит почему-то, и это так глупо, так нелепо… - Я ничего не понимаю.
- И не нужно, - тебе хочется, чтобы голос звучал ровно. Вдох-выдох. Пытаешься сохранить спокойствие, искренне надеясь, что голос звучит не слишком фальшиво. Чарити отпускает твою руку – у нее ледяные пальцы – и делает какой-то неуверенный шаг назад.
На ее лице застывает слабая улыбка, и она говорит тихо, почти шепотом, словно боясь чего-то:
- Ты меня избегаешь. Я, наверное, чем-то обидела тебя? Прости, но я просто такая глупая…В общем, я пойду, ладно?
Она резко разворачивается на каблуках и уходит, а тебе не хватает смелости, чтобы удержать ее. Ты стоишь, растрепанная и жалкая, в мятой мантии и съехавших на бок очках. Тебе уже сорок, а выглядишь ты на все пятьдесят, если не старше. «Септима Вектор всегда была неудачницей», - уныло думаешь ты, - «и теперь, кажется, она окончательно продолбает свою жизнь».
** Ты не замечаешь, как наступает Рождество. В Большом Зале стоит елка, украшенная блестящими игрушками, алыми и золотыми лентами, серебряными колокольчиками. От нее пахнет праздником и снегом, и тебе кажется, что этот запах напоминает о чем-то близком, но по нелепой случайности забытом или утерянном. Ты смотришь на картонные коробки из-под стеклянных шаров и думаешь, что эта зима и это Рождество будут длиться целую вечность. Вечность, которой не будет конца.
Ученики разъехались по домам, и ты впервые чувствуешь себя одинокой и заброшенной в пустой школе. Чарити все время пропадает в Хогсмиде, и ты ее совсем не видишь. Без нее стало пусто.
Внезапно ты понимаешь, что эту пустоту заполнить невозможно.
Ты нервно теребишь краешек скатерти – праздничный вечер, а она снова исчезла куда-то. Она тебя избегает. Боится. Все понимает, и потому боится. Ты киваешь остальным преподавателям – подавленная и жалкая – они смеются и улыбаются. Они правильные. Практически идеальные. Примеры для подражания. У тебя есть только одно преимущество перед этим миром – ты слишком умная, чтобы делать глупости. Наверное, ты стала реже вспоминать об этом.
Чарити входит в большой Зал – каблучки туфель звонко цокают по каменному полу – раскрасневшаяся и совершенно счастливая. Она машет тебе рукой в пушистой шерстяной варежке и что-то говорит. Тебе приходится наклониться через весь стол, чтобы различить ее слова. Голос у нее простуженный, с едва заметной хрипотцой:
- С Рождеством! Я ходила покупать подарки. Знаешь, ужасно замерзла.
Чарити дышит на озябшие ладошки, а ты примирительно протягиваешь ей большую чашку кофе. Она улыбается, искренне, кажется, и встает на носочки, чтобы поцеловать тебя в щеку. Такой девчачий жест.… Чувствуешь, что остальные преподаватели снисходительно смотрят на вас, глупых и немножко странных, усыпанных конфетти и снежинками, которые почему-то порхают под прозрачным куполом замка.
Вы уходите вместе, в тонких пальцах Чарити бокал вина, а ты снисходительно смотришь в ее сладкие глаза. Она чокается с невидимым собеседником и от смеха запрокидывает голову назад. Спутанные волосы рассыпаются по плечам, а детская шапка с помпоном съезжает на бок – ты говоришь, что она похожа на пирата. Она идет по полоске лунного света, стараясь не оступиться, а потом все-таки неловко падает, едва успев ухватиться за твое плечо. Ты говоришь, что ей нужно лечь спать.
- Я не хочу спать, - она мотает головой, - я хочу праздник. Я когда пьяная, мне такие глупости в голову лезут…
- Пойдем же, - решительно произносишь ты, придерживая ее за локоть, - я отведу тебя в постель. У тебя голова болеть будет.
- Ты со мной пойдешь?
Ты смотришь на нее недоуменно, а сердце бешено колотится. Неужели…? Вдруг ты целуешь ее – прерывисто, нежно, пытаясь раствориться в этом вкусе – миндаля и зеленого чая; она выгибается, словно кошка, обвивает твою шею руками, и обжигающее дыхание на шее.
Кажется, Чарити совсем пьяна, а может тебе вообще все это только снится. И ты стараешься не думать ни о чем, потому что это так нежно и так хорошо, нужно просто запомнить, просто раствориться, просто остаться такой, рядом с ней, остаться навсегда… И не думать. Это ведь так просто, разве ты не знала?
И тут какие-то молоточки и шестеренки в голове: неправильно, неправильно, неправильно… ты отшатываешься от нее, с ужасом взирая на Чарити – растрепанные волосы, раскрасневшееся лицо и совершенно незнакомый блеск в глазах.
Кажется, впервые в жизни ты не знаешь, что делать.
Утром Чарити ничего не помнит. Она вежливо кивает тебе при встрече и начинает говорить какие-то глупости о погоде и учебных планах на следующий семестр. Ты оторопело слушаешь ее, машинально отвечая на вопросы, и смотришь в пол – наверное, на твоих глазах сейчас слезы. И щеки мокрые, а во рту соленый вкус моря – ты действительно плачешь. Как девчонка.
Глупая, глупая, такая нелепая.
* Ты клянешься себе, что больше ни на шаг не подойдешь к комнате Чарити. Но что-то тянет тебя туда – кремовый атлас, ниточки жемчуга и, неизменно, мята.
Чарити приходит к тебе на следующее утро. У нее серьезный взгляд, а под глазами залегли темные круги, и рукава старенькой рубашки закатаны до локтей. Она молчит. Вокруг – звенящая тишина, и, кажется, она прорезает воздух, рассекает его на десятки, сотни, тысячи клочков прозрачной материи. Вы не осмеливаетесь смотреть друг на друга. Чарити кусает обветренные губы, а ты неловко теребишь краешек пододеяльника. Тишина.
Наконец, Чарити вздыхает и кладет руку на твое плечо. Ты едва можешь поднять взгляд – щеки пылают, а во рту пересохло.
- Септима, на твоем месте я бы не пыталась спрятаться.
«Может быть», - думаешь ты, - «но ты не на моем месте, Чарити». Внезапно тебя охватывает злость и гнев – ты сбрасываешь ее руку, отодвигаешься в сторону. Презрительно отворачиваешься, пытаясь унять дрожь в пальцах, коленях, переиграть всю эту гребаную сцену.
В этот момент ты ненавидишь Чарити и еще больше ненавидишь себя. Бессилие, злость и осознание того, что она так близко, всего в нескольких дюймах, заставляют твое сердце биться чаще. Тебе кажется, что ты чувствуешь ее прерывистое дыхание у своей шеи.
- Ты все помнишь, - у тебя дрожит голос.
- Да, Септима.
- Но…
- Тсс, - она прикладывает палец к твоим губам и обвивает тонкими руками шею, - ты чудесная подруга. Я не могу тебя потерять.
Тебе хочется расплакаться от злобы и бессилия – она до сих пор ничего не поняла. Или, быть может, она просто играет с тобой, словно кошка с мышкой? Тебе не хочется в это верить, но это же настолько правдоподобно, настолько очевидно… Она такая молодая и красивая, а ты… Ты жалкая. Ты знаешь это и еще больше ненавидишь свои слабости.
Она обнимает тебя за плечи, целует раскрасневшиеся от стыда щеки и прижимается еще ближе, еще крепче – так, что невозможно терпеть. Ты счастлива. Она рядом, и больше тебе ничего не нужно.
** Наступает весна, за окном капель и в воздухе пахнет талым снегом. Порывистый северный ветер стучится в окно, и ты снова чувствуешь себя молодой. И впервые за долгое время – красивой.
Ты видишь Чарити мельком, только темный силуэт на фоне золотистого света. Она уезжает на пару дней домой, в Корнуолл. Она не говорит, почему, и тебе не хочется ее спрашивать. Ведь за окном – весна.
«Я буду скучать», - думаешь ты. Но молчишь. В какой-то миг весь мир кажется тебе маленьким и незначительным. И вот теперь, когда Чарити уехала, тебя не покидает невыносимое чувство страха и тревоги. Ты просыпаешься ночью – накрахмаленные простыни прилипают к влажному телу – и вскакиваешь с кровати. Босые ноги мерзнут на холодном полу, и ты понимаешь, что должна немедленно увидеть Чарити.
«Всего день», - боязливо думаешь ты, - «только один день. Ничего не могло случиться».
Корнуолл встречает тебя свинцовыми тучами и моросящим дождем. Сгорбленные черные деревья, и Черная Метка над домом.
Ты замираешь. Твое сердце останавливается и, кажется, больше никогда не сможет биться. Ты не веришь – не хочешь верить, что это могло случиться с ней. Нет. Это ведь невозможно, правда?
Бежишь вверх по ступеням лестницы, хватаясь за заплесневелые перила, и полы мантии цепляются за сучковатый дощатый пол. Дверь выбита, и на пороге отчетливо виднеются капли крови. Из твоей груди вырывается крик отчаянья, готовый сорваться с губ, но он застывает, когда ты видишь Чарити.
Ее руки безвольно повисли вдоль тела, и рассечена губа. Длинные волосы в беспорядке разметались по лицу, и светлая мантия разорвана на части. Чарити смотрит на тебя пустыми мутными глазами, и ее взгляд скользит по твоим губам, ключицам, груди… Ты прижимаешь ее к себе, не в силах что-то вымолвить, дрожишь, гладя Чарити по голове.
- Хорошо. Теперь все будет хорошо, - ты говоришь каким-то чужим, совершенно незнакомым голосом.
- Септима, - говорить ей удается с трудом, она захлебывается собственной кровью, и ты поспешно начинаешь накладывать заживляющие заклятья.
- Так хорошо, что ты столько всего знаешь, - голос у нее слабый и дрожит.
Тебе хочется накричать на нее, заставить умолкнуть, ведь как она только могла уехать сюда, она же знала, о Мерлин, знала, что может ждать ее здесь… Сердце снова сжимается в невидимые тиски и трудно дышать – ты боишься. Чарити обнимает тебя и плачет: впервые ты видишь ее беспомощной. Беспомощной и жалкой. Совершенно разбитой. Наверное, этого ОНИ и хотели добиться?
- Я боюсь, Септима, - голос у Чарити детский и звонкий, как у ребенка, - боюсь их. Я не хочу умирать. Не хочу, не хочу! – она срывается на крик.
- Все хорошо, больше ничего не случится, - заученно повторяешь ты на все ее всхлипывания и стоны, - сюда приедет профессор Дамблдор, и он защитит тебя обязательно. Ты такая храбрая девочка, Чарити, держись, только держись, все будет хорошо…
Она покрывает твое лицо поцелуями, и вы сидите под белым предрассветным небом, обнявшись, вместе, и ты никогда не чувствовала себя такой счастливой.
И… ты не знаешь, как же скоро разрушится твой хрупкий мир.
* Вы всегда вместе. Это так странно, и незнакомое тепло разливается по телу, пронизывая кончики пальцев. Ты постоянно чувствуешь ее присутствие – запах зеленого чая, снова; она иногда касается твоего плеча кончиками пальцев и легко сжимает ткань.
Конец учебного года, и в воздухе приторно-сладко пахнет черемухой. Небо голубое, без единого облачка, чистое-чистое, словно нарисованное акварелью и капельками воды. Чарити сидит у озера, и легкий майский ветер треплет длинные волосы, а ты смотришь на ее бледный тонкий профиль и улыбаешься.
Тебе, кажется, что это сон, и, наверное, сейчас ты проснешься.
Но ничего не происходит, и ты закрываешь глаза, чувствую, что проваливаешься в сладкую полудрему. А где-то за горизонтом слышится голос Чарити, но ты уже ничего, совсем ничего не помнишь…
** Ученики разъехались по домам, и еще слышен гул поезда, а на дорогу оседает желтая пыль. В школе стало непривычно тихо, и ты впервые сожалеешь, что весна так мимолетна и пронзительна. Тебе хочется, чтобы они были здесь.
И ты впервые смотришь на мир широко открытыми глазами.
Все, что произошло… Дамблдор умер, Северус Снейп оказался предателем.
Ты все еще помнишь тот вечер в учительской: заплаканные глаза Хагрида, разом поседевшая Минерва МакГоннагал и перекошенное от ужаса лицо Чарити.
Вы молчали. Ты даже не знаешь, сколько это длилось: минуты, часы… годы? Последний оплот добра, ваша единственная надежда, свет, который невидимыми нитями обволакивал всех вас. Ниточки-паутинки, они горели в ночном полумраке, а теперь их нет, и ты не знаешь, что делать. Ты чувствуешь, что осталась одна.
Потом, в коридоре, Чарити плачет у тебя на плече, и ее хрупкие плечики вздрагивают от рыданий. Она боится, и этот липкий, животный страх пропитывает тебя насквозь, проникает через тонкую ткань мантии, змеей скользит по коже. Чарити сжимает кулачки, пытаясь казаться му-жест-вен-ной.
«Какое глупое, высокопарное слово», - думаешь ты, - «нужно бежать отсюда. Бежать, чтобы не нашли».
- Мы уедем. Во Францию, купим небольшой домик на берегу Средиземного моря, слышишь, Чарити?
Ты чувствуешь пристальный взгляд зеленых глаз, мерцающих в полутьме коридора, и неожиданно четкий, ровный голос:
- Мы останемся. Мы будем сражаться.
Ты ненавидишь ее в тот момент. Ненавидишь запах мяты, тонкие запястья, всю ее хрупкую фигурку; ненавидишь так яростно, что на мгновение забываешь, что любишь. Чарити обнимает тебя, и шепчет:
- Мы же сильные, Септима. Наше место здесь.
- Ты ненормальная! – яростно кричишь ты. - Они же убьют тебя, как его убили, как…
- Молчи, – у нее стальной голос, - я не предам память Альбуса Дамблдора и не стану убегать.
- Дура! Ты всего лишь глупая соплячка, которая ничего, Мерлин, ничего не понимает…
Чарити смотрит на тебя, не мигая; ты запоминаешь ее именно такой – нежной и одновременно такой сильной, воздушной и молочно-белой в голубоватом свете луны. «Призрак», - невпопад думаешь ты, и протягиваешь к ее лицу тонкие пальцы, но Чарити делает шаг назад; ты хватаешь ртом воздух, и замираешь.
А потом…
Она просто разворачивается на каблуках и уходит. Уходит в пустоту, темную и вязкую, как черничный джем, уходит, унося за собой свет, словно зачерпнув его ладошкой из звездного ковша. Ты еще можешь слышать звон ее каблучков о каменный пол, чувствовать воздушный запах миндаля и зеленого чая.
Но саму Чарити ты больше никогда не увидишь.
* Она исчезла.
Неделю ты сидишь абсолютно одна: у окна, наедине с бутылкой виски и мутноватым стеклянным стаканом, и знойным августовским вечером что-то нестерпимо сдавливает легкие. Лицо все в царапинах и темные круги под глазами – тебе кажется, что без Чарити весь мир перестал существовать.
Ты обзвонила все морги Лондона, даже отправляла сову в Министерство – ничего. Они лишь равнодушно пожимают плечами и стараются обходить тебя стороной.
А еще через неделю в «Пророке» появляется небольшая статья о зверски убитой преподавательнице маггловедения. О Чарити.
Ты не можешь в это поверить, ты бросаешься на стены, ты кричишь, но отчаянное «Чарити» застывает у тебя на губах. Вдох-выдох. Ледяной воздух обжигает легкие, и ты бессильно падаешь на пол. Теперь все закончилось. Спешить больше некуда. Вся твоя жизнь без Чарити бессмысленна. Ты существовала, пока Чарити была жива, а теперь ее нет и ты, наверное, тоже исчезнешь.
** На кладбище цветут светлые звездочки вереска, и предрассветное небо всегда молочно-белое, монотонное, как густой и вязкий утренний туман. Ты продираешься сквозь колючие кусты терновника, спотыкаешься о кряжистые лапы вязов и кленов, вытираешь пот со лба и плотнее кутаешься в темный шерстяной плащ.
Ты не хочешь, чтобы кто-то тебя видел. Ты не хочешь, чтобы кто-то знал.
Поворот направо, а потом вдоль вычурной чугунной ограды. И еще два раза направо, с трудом огибая мраморные статуи и высокую, по пояс, болотную траву.
Чарити. Чарити. Чарити.
Ты постоянно думаешь о ней, ты не можешь остановиться. Это как мелодия, которая обрывается на неестественной, фальшивой ноте, история, рассказанная наполовину. Ты падаешь на колени – влажная земля на пальцах и раскидистые ветви ракитника – и плачешь, хватая искусанными губами холодный ночной воздух.
И ты царапаешь стеклом на камне, неровно и рвано, царапаешь глупые-глупые слова:
