Джезва несчастных

Джезва несчастных

Сегодня я весь день валяюсь посередине постели, как вещь, которую забыли убрать. Сползла с постели только за пепельницей; теперь вот смотрю в потолок и все время курю. Говорят, первый день самый трудный, потом будет легче. Но сейчас я не могу даже представить, что через несколько часов наступит ночь без нее, а потом придет новый день без нее, а потом еще будет много других дней – тоже без нее…
Воспоминания мучительны. Вот я приподнимаю ее пушистые, чуть жестковатые волосы. Вот провожу кончиками пальцев по длинной шее. Потом - по узкой, гибкой спине…
Воспоминания прекрасны. Воспоминания мучительны. Нужное подчеркнуть.
Я вспоминаю тот день, когда открыла дверь и увидела ее на пороге. Выглядела она плохо, очень плохо. Форма ее школы, сама по себе странная, напоминающая мне забавный день получения диплома, была вся в грязи и, кажется, даже немного порвана. Волосы были всклочены. Лицо было очень напряженным, взгляд – пугающе застывшим. Я вздохнула и провела ее на кухню. Ничего странного в ситуации не было. Моя кухня давно почему-то стала неким прибежищем для моих друзей и знакомых, у которых что-нибудь случалось или «просто жизнь не удалась». На этой кухне их поили кофе, выслушивали, давали советы…А потом их вели ночевать на старый оранжевый диван. Говорили, что именно на моем диване сняться приятные и легкие сны, правда, на меня саму он отчего-то не действовал.
Странное в этой ситуации было только то, что с Гермионой мы виделись последний раз около года назад. Наши родители были хорошими знакомыми, начинали в одной больнице, так что в детстве мы были довольно близкими подругами. Но с тех пор, как Гермиона поступила в какую-то школу-пансион, мы стали встречаться всего раз или два в году, как говориться, «для галочки». О своей школе Гермиона говорила неохотно, я тоже не знала, о чем вести беседу. Разница в возрасте не чувствуется, когда вы еще дети, но когда одна еще в школе, а другая – в университете, это становится уже значительной преградой в общении.
Я поставила вариться кофе в подходящей для данного случая джезве. Волею судьбы у меня в доме их было две. С легкой руки моих друзей одна из них получила название «Джезва несчастных», и в ней я варила кофе тем, кому требовалась немедленная психологическая помощь на моей кухне. Вторая, соответственно, была названа «Джезва счастливых». «Джезва несчастных» была, разумеется, больше, кроме того, напиток, сваренный в ней, всегда обильно сдабривался коньяком.
Но Гермиона в тот день так и не попробовала мой знаменитый кофе. Едва она поднесла чашку ко рту, как долго сдерживаемые рыдания вырвались на свободу. Ее била дрожь, горячий напиток плескался ей на руки, но она этого не замечала.
Я аккуратно забрала у нее чашку и поставила на стол. Опустилась на колени и обняла девушку. Прижимаясь ко мне, она начала говорить…Слова так часто перемежались всхлипами, что почти ничего не было понятно: «Они…Рон …Убили…Гарри тоже…Гарри не успел…Я не сумела…». Она говорила об упивающихся чем-то, о каком-то бое. Но я и не старалась ничего понять. Гермиона явно была не в себе, мне казалось, на следующий день она и не вспомнит того, что говорила. Тем более, что попадались и совсем странные слова: какой-то вольдеморт, хогвартс, авада…Это напоминало иностранный язык, но было, как я подумала тогда, простой абракадаброй. Что же такое случилось у тебя, Гермиона Грейнджер? Что же такое, если ты в панике, в истерике, если ты заговариваешься и все толкуешь мне о каких-то убийствах?
Слезы продолжали течь у нее из глаз и тогда, когда мы ложились спать. Наплевав на удивительные свойства оранжевого дивана, я положила ее спать на кровати рядом с собой, подумав, что оставлять ее одну в таком состоянии будет неправильно.
Я впервые поцеловала ее именно тогда. Совершенно неожиданно для самой себя, просто для того, чтобы успокоить ее, чтобы хоть как-то остановить этот горестный плач. И когда я почувствовала ее губы, с соленым привкусом слез на них, я уже поняла, что пропала и что если завтра она проснется спокойной, попрощается и уйдет из моей квартиры, то я, наверно, сойду с ума.
***
Завтракали молча.
Я сидела и очень боялась, что она скоро уйдет и не появится на моем пороге еще несколько лет, а может, и никогда. Но я боялась и поцеловать ее снова, боялась даже случайно к ней прикоснуться…Нет, обычно у меня не было проблем с тем, чтобы очаровать и соблазнить девушку. Но всегда это были те девушки, которые хотели быть очарованными и соблазненными. Сейчас же я судорожно вспоминала, что я вообще знала про Грэйнджер. Больше всего на свете она всегда любила книги – это было абсолютно точно и неоспоримо. Вроде бы у нее был какой-то парень…Кажется, тот самый Рон, о котором она говорила… Сильно ли она любила его? И что же с ним произошло на самом деле? В глазах Гермионы, хоть они и были сильно покрасневшими от слез, безумия не было. Была безнадежная тоска, была боль, но - нет, не безумие. Значит, она говорила правду и Рона уже нет в этом «лучшем из возможных миров»? Что ж, к своим годам я научилась хорошо делать лишь несколько вещей: варить кофе и не задавать ненужных вопросов.
Я очень боялась, что Гермиона оттолкнет меня. И что как только она четко скажет «нет», рассыплется и та видимость нашей близости, разойдется этот тот белой ниткой наметанный шов…
И вдруг она тихо сказала мне:
- Ирма, мне нужно несколько дней пожить где-нибудь. Мне очень опасно возвращаться сейчас…Прости, пожалуйста, я могу побыть у тебя немного? Хотя бы день? Но если ты против…
- Я не против. И ты можешь остаться не только на один день, - говорю я медленно и
тихо, боясь голосом выдать радость, затопившую меня с головой…

***

Сейчас я даже не совсем верю, что это было со мной. Откуда на меня свалилось это огромное, неправдоподобное счастье? Откуда ты пришла на мой порог, девочка с греческим именем, кто не позволил тебе уйти во мрак и хаос царства Аида и подарил мне? И как я могла прожить без тебя так много долгих лет и искренне верить, что проживала и весну, и лето, и осень?
Это было. Черт побери, это действительно было, было, было. И темный силуэт прислонившейся к кухонному подоконнику Гермионы, и наша общая бессонница на двоих, и поцелуй, на который ее губы ответили…
Я вспоминаю, как она раздевается. У нее маленькая, но очень высокая грудь, с сосками, устремленными вверх…Я дотрагиваюсь осторожно и легко…Обнаженной она так напоминает мне хрупкую статуэтку, которую можно сломать неосторожным прикосновением. Провожу кончиками пальцев по ее животу… пальцы спускаются ниже и ниже… Я вспоминаю, как она изгибается от наслаждения. Как шепчет мое имя. Как в момент апогея она широко распахивает свои оленьи глаза…
Это все было. Это все было со мной.

***
В ту ночь меня будит ее громкий крик.
Утром я говорю ей:
- Расскажи мне все.
- Что?
- Ты знаешь. Все: куда ты боишься возвращаться и почему, откуда ты пришла ко мне, что случилось с твоими друзьями.
Она сидит в постели, бледная и напряженная, с плотно сжатыми губами.
- Я не могу тебе всего рассказать, - отвечает она наконец после полуминутного молчания.
- Ты кричишь во сне. И, насколько я поняла, у тебя убили друзей. Это слишком серьезно, Гермиона. И поэтому ты сейчас мне все расскажешь. Я должна знать, что происходит.
Она опускает глаза. Говорит:
- Тогда надо начать с самого начала.
Я с облегчением отмечаю, что к ней вернулось ее обыкновение раскладывать все по полочкам.
- Школа, в которой я училась, называется Хогвартс. Это школа колдовства и магии, -
Говорит она с усталым-усталым лицом, совершенно ровным голосом, поэтому ей хочется верить. Во всяком случае, мне никогда не встречались психи, которые говорят о своих идеях равнодушным голосом. Она протягивает руку к тумбочке и берет какую-то отполированную палочку, которую принесла с собой.
«Люмос», - говорит она и на конце палочки появляется вспышка света. Задумывается на секунду и направляет палочку на туалетный столик. Произносит: «Акцио духи», и флакончик, быстро пролетев по комнате, оказывается у нее в руках.
- То, что я говорю, правда. Если хочешь, я могу еще что-нибудь показать.
- Не надо, - говорю я.
Действительно, не надо. Я давно уже поняла, что в мире слишком много удивительного; осознание этого факта, как ни странно, начисто отбило у меня любопытство...
- Я и так знаю, что ты чертова маленькая ведьма, - говорю я и целую ее.

***
В то утро она рассказывает мне не все. Историй о ее друге Гарри Поттере, о школе Хогвартс, о Темном Лорде, о победах над троллями, василисками и драконами хватает еще на много дней…Это могло бы быть увлекательной сказкой. Страшной, но увлекательной. Если бы было сказкой… Иногда я думаю, что все это бред, что я сошла с ума. Иногда я думаю, что это затянувшийся сон. Но чаще я верю, что это реальность. И я боюсь. Я чувствую, как хрупко и непрочно мое неожиданно обретенное счастье. Гермиона все чаще говорит о том, что ей нужно будет вернуться в Хогвартс, вернуться к делам Ордена Феникса. От таких разговоров я сразу же начинаю курить в два раза чаще. Гермиона, видя, что у меня портиться настроение, взлохмачивает мои короткие волосы. Она шутит и шалит, пытаясь меня развлечь. Однажды, когда мы были в ванне, она с помощью своей палочки превратила пузырьки пены в разноцветные и летающие. Такие приятные воспоминания…Я так люблю, когда она шутит. Обычно она серьезна и временами мне кажется, что у нее почти нет чувства юмора.
Моя легкая девочка с тяжелым греческим именем! Знаешь, я умею делать хорошо только несколько вещей. Но я действительно умею делать их очень хорошо. Варить кофе, не задавать лишних вопросов и вспоминать тебя во всех подробностях…
Девочка, созданная из молока, и меда, и запаха диких трав…
Мне уже не узнать, красива ты или не красива. Линии и изгибы твоего тела, твои прохладные тоненькие пальчики, твои узкие длинные ступни… Твое совершенство – самая изысканная жестокость. Ты – это одна из самых лучших вещей в этом лучшем из возможных миров… Лучшая вещь, случившаяся со мной…

***
- Ты так хочешь умереть? – спрашиваю я.
- Нет… Не хочу…теперь, - она улыбается самыми краешками губ и проводит
пальцем по моей щеке. Я привлекаю ее к себе и закрываю ей рот поцелуем. Потом целую ниже, в шею, заставляя ее запрокинуть голову. Мои губы спускаются еще ниже, я накрываю ими ее сосок…Она уже вся льнет к моим рукам, к моему телу, но не перестает шептать мне на ухо:
- Но я должна уйти. Ирма, я должна уйти… Я должна…
Тогда я отстраняю ее и сажусь на постели.
- Тогда зачем, Гермиона? Зачем тебе возвращаться в этот свой Орден? Сколько таких мясорубок ты еще переживешь? Одну? Две?!
Они лежит молча с минуту, отвернувшись от меня. Потом поднимается, садиться за моей спиной и обнимает меня за плечи:
- Понимаешь…Ты для меня как лекарство…От войны, от всего этого…Если человек не бросит пить лекарство, он не сможет понять, может ли без него жить или нет.
Я молча встаю и иду на кухню. Беру сигарету, закуриваю. Ставлю кофе вариться. Естественно, джезва - «Джезва несчастных». Через несколько минут слышу ее тихие шаги.
- Ирма…Ты сердишься?
Я молчу. Слежу, чтобы кофе не убежал.
- Не сердись.
Хорошо, что ей неоткуда знать, что мое каменное лицо сейчас означает не только то, что я очень сердита. Оно означает еще, что я не хочу заплакать.
Тут она обнимает меня со спины. Прижимается щекой к моей шее.
- Извини. Я останусь, если ты так хочешь. Еще ненадолго…
Я чувствую, как она скользит руками по моим плечам, потом - обнимает меня за талию. Я чувствую ее легкие, невесомые поцелуи у себя на шее, в ямке около плеча, на ключице…
Тогда я оборачиваюсь к ней…Позже я честно старалась вслепую нащупать ручку джезвы и переставить ее с горячей конфорки, но, конечно, это было безрезультатно. В тот день кофе все же убежал, и я кончила под звук его шипения.

***

…Вот звонит телефон и я беру трубку.
- Ирма? Привет! Как жизнь?
В этот момент я краем глаза наблюдаю, как Гермиона выписывает какие-то странные фигуры своей палочкой рядом с входной дверью, бормоча себе что-то под нос. Лицо у нее сосредоточенное и даже, по-моему, немного сердитое. Я уже заметила, что оно всегда такое, когда она накладывает какие-то сложные заклинания. Сейчас она явно недовольна результатом, смешно морщит носик и хмурит брови.
Мне так нравится просто смотреть на нее, что я даже не сразу узнаю голос в трубке.
- Ирма, ты слышишь меня? Это Брайан.
Ах да, Брайан. Мой молодой человек на данный момент времени. Точнее, скажем так - приходящий молодой человек.
- Да, Брайан. Что ты хотел?
- Договориться о встрече. Мы сто лет не виделись… Может, я зайду сегодня вечером?
В это время я продолжаю наблюдать, как Гермиона взлохмачивает и без того растрепанные волосы, как начинает говорить что-то на другом языке и в другом темпе. Я замечаю, что небольшой солнечный блик, отразившись от зеркала в прихожей, лег ей на щеку. В этот момент мне вдруг хочется рассмеяться - легко и весело, как маленький ребенок, рассмеяться, чувствуя счастье, заполняющее меня.
- Нет.
- В смысле? Не можешь сегодня? Может, тогда завтра?
- Нет, – тут я не сдержалась и рассмеялась прямо в телефонную трубку, - Думаю, никогда, Брайан. Никогда.
На этом я положила трубку, продолжая смеяться. Гермиона повернулась ко мне. Солнечный зайчик переместился с ее щеки на губы.
- Ты что, Ирма?
Я еле смогла выговорить от смеха: - Ничего. Просто у меня сегодня хорошее настроение.

***
Лучшие минуты. Любимые минуты. Мое самое любимое – это проснуться чуть раньше ее и, наблюдая за ней, поймать момент, когда она откроет глаза.
Как же мне жить дни и ночи без тебя, девочка моя, когда я полна своими воспоминаниями о тебе, я полна каждой секундой, проведенной рядом с тобой, которых, видит Бог, не так было и много, во всяком случае, по сравнению со временем, прожитым без тебя. На мне такой груз, такая ноша этих воспоминаний, что я одна их не выдержу, не смогу нести дальше, меня раздавит эта неизмеримая тяжесть, которая на самом деле предназначена, чтобы ее делили на двоих, а не оставляли одной….

***
Мы стоим в коридоре.
Я, в тысячный раз, наверное, начинаю говорить: - Гермиона, послушай…
Она перебивает меня и снова повторяет:
- Я не хочу уходить от тебя, но ничего не поделаешь, Ирма. Так надо. Это прежде
всего опасно для тебя. Меня ведь наверняка уже ищут…Я поставила на твою квартиру все защитные заклятья, которые могла, но они гораздо лучшие маги, чем я, гораздо…
Я хочу сказать: «Чушь!», но тут она вдруг направляет на меня свою палочку, говорит какое-то латинское слово, и я застываю. Обнаруживаю, что не могу сделать ни малейшего движения и не могу сказать ни слова. Чертова маленькая ведьма! И ведь она права, как всегда права…Что я могла бы сделать сейчас? На что я была бы способна? Не знаю…Возможно, я бы схватила ее за руки, вцепилась бы так, что на них надолго бы остались следы в форме маленьких полумесяцев от моих ногтей. И держала бы ее так долго, как могла… Тем тяжелее был бы момент, когда мне пришлось бы все-таки разжать пальцы.
- Прости, - говорит она мне. На лице – смесь вины и упрямства.
- Я вернусь к тебе…Если мы победим. Если со мной все будет в порядке. Я обещаю тебе…
Я даже не могу закрыть глаза, чтобы сдержать слезы, и они текут, текут по щекам. Гермиона подходит, стирает мне пальцами слезы, целует в неподвижные губы и быстро уходит. Я слышу, как хлопает дверь внизу в подъезде. Еще где-то через пять минут способность двигаться возвращается ко мне, но я еще долго стою в коридоре почти без движения.

***
Из воспоминаний меня вырывает шум за окном. Шум, мягко говоря, странный – в нем и шелест, и царапанье, и стук чем-то твердым по стеклу. Черт. Подходить или нет? Помедлив несколько секунд и убедившись, что шум не прекращается, я встала с постели, подошла к окну и отодвинула занавеску. От неожиданности вскрикнула. По стеклу стучала клювом и царапала когтями крупная птица. Сова. Совы разносят у таких, как Гермиона, почту – вспомнила я. Я распахнула окно, птица, сделав небольшой круг, влетела ко мне в комнату и приземлилась на журнальный столик. Выпустила из клюва вчетверо сложенный листок бумаги. Я взяла его в руки, поняла – не бумаги, пергамента. Написано же было чернилами. Почерк Гермионы почти не изменился с детства.
«Здравствуй. Прости, я тебе соврала. Точнее, сказала не всю правду. Странно, конечно, сейчас об этом писать. Но ты - это тот человек, которому я меньше всего хотела бы врать. То, что я раньше говорила тебе о причинах моего ухода - тоже правда. Но есть еще одна причина. Понимаешь, это просто мой долг – участвовать в войне. Я действительно могу помочь, я одна из лучших выпускниц Хогвартса… И я не могу оставаться в стороне, когда могу помочь. Я думаю, ты не поняла бы. Думаю, ты и сейчас не понимаешь. Просто я такая, какая есть. Г.»
Нет, отчего же. Я все прекрасно понимаю. Гермиона – и долг. Гермиона - и верность. Вот вам пары на все времена. И лишь немного жаль, что эта верность - не мне. Что ж, так сложилось. Поэтому я просто беру первый попавшийся листок бумаги и карандашом пишу на нем: «Но твое обещание остается в силе?». Смотрю на сову. Птица сидит абсолютно спокойно, смотря на меня выпуклыми желтоватыми глазами, как на полную идиотку. Несмотря на ее полный достоинства вид, я все же спрашиваю: «Не клюнешь меня?» и осторожно протягиваю ей свою бумажку. Она зажимает ее в клюве.
«- Лети?», - полуутвердительно-полувопросительно говорю я ей, и она взлетает со стола и вылетает в открытое окно.
Где-то через час я снова слышу постукивание клювом в стекло. Гермиона прислала мне ответ: «Конечно. Если со мной все будет в порядке, я вернусь к тебе.»

***

Только сегодня я посчитала, сколько дней прошло с того дня, когда прилетела сова с письмом. Ровно полторы недели. Больше писем не было… Но все равно я чувствовала себя гораздо лучше. Не врут люди, не врут – первый день самый трудный, остальные – легче. Как всегда оно бывает, закрутили дела, работа, звонки… На воспоминания оставался только вот этот час – между последней вечерней сигаретой и сном. Зато тогда эти воспоминания были такими яркими, такими яростными, такими прекрасными, такими невыносимыми, что я никогда не засыпала без слез на глазах. По-моему, я никогда раньше столько не плакала. Дурацкий пятнадцатилетний возраст не в счет. И никогда раньше я ни за кого так не боялась. Хоть бы она отправила мне еще одно письмо! Хоть бы она отправила мне просто сову. И я бы поняла, что она жива. Может, она пришлет мне весть сегодня? Меня охватило чувство, что этот вечер чем-то будет отличаться от предыдущих вечеров. Хорошо бы. Возможно, даже обойдемся без слез.
Я только успела закрыть глаза, как в тишине пустой квартиры раздался какой-то негромкий звук. Меня сбило с толку ожидание совы, поэтому только через несколько мгновений поняла, что он доносится не из-за окна, а из коридора, и что он мне очень знаком – это звук открывающейся двери.
Я вскочила с кровати. Неужели?! Я уже знала, что она может открывать запертые двери без ключей. Да, это может быть только она!
Сделав первый шаг в коридор, еще только краем глаза ловлю несколько фигур в темных капюшонах, но тело, охваченное ужасом, уже само рванулось назад – в комнату. «Это те, другие!» - бросается мне в голову. Они тоже умеют открывать двери так. Тело рванулось назад, но зачем? Бежать некуда. Только стены вокруг и окна, за которыми – высота в 7 этажей…
Все происходит так быстро…В комнату заходят три фигуры в балахонах с капюшонами. Лица скрыты масками.
- Где Грейнджер? - спрашивает один.
- Не знаю.
Я действительно не знаю. Если бы я знала, надо было бы думать, как им это не сказать. И я уверена, что не сказать было бы почти невозможно… Я мысленно благодарю мою девочку, она уберегла меня от этого…
-Кру… - женский голос, рука, наставившая на меня палочку.
- Не надо, - третий удерживает руку женщины.
- Я использовал легиллименцию. Она действительно не знает.
- Ясно, - говорит женщина. Мужчина отпускает ее руку. Она снова делает взмах палочкой:
- Авада Кедавра!

***
Письмо, принесенное совой два часа спустя

«Я скоро вернусь, подожди. Подожди еще немного, я постараюсь вернуться как можно быстрее. Просто поняла, что не могу без тебя. Очень скоро, обещаю. Г.»

Конец

Юго-Запад

Джезва несчастных - Текст произведения

Даша

Незнаю

:-)

:"(

Спасибо! :)