Свежесть бывает только одна – первая, она же и последняя.
А если осетрина второй свежести, то это означает, что она тухлая! М. Булгаков, «Мастер и Маргарита».
Петуния Дурсль осторожно подула на исходящий горячим влажным паром чай в тонкостенной фарфоровой чашечке. Дома кроме нее почти никого не было – Дадли ушел гулять с друзьями, Вернон на работе, а она пристроилась с комфортом на своей теплой светлой кухне и смотрит ток-шоу о трудных подростках. Да, почти никого – этот чертов мальчишка тихо сидел себе в своей комнате наверху, но, не дай бог, он опять занимается черти чем для своей дурацкой школы!
Ток-шоу закончилось, и Петуния отключила телевизор. Все шло своим чередом - на столе лежала привычная стопка утренних газет, горячая от крепкого черного чая чашка приятно грела ладонь, а на горизонте маячила прекрасная для миссис Дурсль перспектива прогуляться по магазинам. И лишь только успела она улыбнуться этим мыслям, как в дверь позвонили.
- Иду, иду, - ставя на стол чашку, проговорила Петуния. Наверняка, мальчишки решили зайти за Дадли, а он уже где-то гуляет.
В дверь позвонили еще несколько раз, требовательно и долго. Петуния нахмурилась и, недоумевая, кто бы это мог быть, повернула прохладную на ощупь дверную ручку.
День был на удивление солнечным, а небо – ясным, и свет тут же брызнул женщине в лицо, заставляя зажмуриться. И когда светлые пятна перед глазами наконец пропали, она увидела... их. Свят, свят, свят...
- Здравствуйте, миссис Дурсль! Мы приехали за Гарри, - девушка с пышными вьющимися каштановыми волосами приветливо улыбнулась. - Мы заберем его на лето.
От Петунии не укрылось, как девушка наступила на ногу стоящему рядом с ней рыжему мальчишке, и только тогда он, злобно зыркнув на подружку, поздоровался и тоже натянуто улыбнулся.
- Вот и правильно, - Петуния, вовсе не собираясь приветствовать никому не нужных гостей, скрестила руки на груди. - Забирайте его отсюда, не больно-то он нужен.
- Можно мы пройдем в дом? - губы девушки дрогнули от неприязни всего лишь на миг, чего нельзя было сказать о рыжем. Тот сжал кулаки и исподлобья стал смотреть на Петунию – словно она ему что-то должна, вот наглец!
Женщина отвернулась, хмыкнула и, гордо вздернув нос, пропустила подростков в дом. Пусть забирают своего Поттера отсюда и катятся скорей ко всем чертям.
- Кстати, меня зовут Гермиона Грейнджер, - девица осторожно переступила порог. - А это Рон Уизли, - Гермиона бросила полный упрека взгляд на мальчишку, - и его сестра, Джинни.
Из-за плеча Грейнджер боязливо выступила невысокая девушка – ее лицо было усыпано веснушками, а прямые рыжие волосы она рассеянно отбросила за спину. Маленькие ладони, большие ореховые глаза, брови «домиком» - было в ней что-то неуловимо знакомое. Будто Петуния встречала ее раньше. Но где, где она могла ее видеть?
- Вытирайте ноги о коврик у порога, не смейте пачкать мне паркет.
Дети послушно вытерли и так чистые подошвы о коврик – еще бы, этим летом на улице было сухо и даже не особенно пыльно, - не желая с связываться с Петунией.
- Ну мы пойдем наверх, поможем Гарри собраться. А ты, Джинни, останься пока с миссис Дурсль, ладно? - Гермиона пихнула Рона локтем и слегка кивнула в сторону лестницы, мол, пошли.
- Но я... - испуганно начала было Джинни, но старшая девушка посмотрела на нее так, что возражать расхотелось. Прядка рыжих волос упала ей на глаза, и Уизли нервным движением отбросила ее с лица.
Петуния внимательно проследила, как Рон и Гермиона поднимаются к Гарри на этаж, надменно подняла бровь и проследовала на кухню, а Джинни немного помялась в коридоре и поплелась за ней. Женщина налила чаю себе и девчонке и, протягивая ей кружку, заметила, как та облегченно улыбается, а свет дорогой итальянской лампы отражается во влажно-белой полоске ее рровных зубов.
Внимательно изучая жесты девочки, Петуния Дурсль подошла чересчур близко к разгадке головоломки, что подкинуло ей собственное подсознание. Потом, наверное, еще долгое время тихими вечерами, разглядывая чаинки, кружащиеся на донышке белой фарфоровой чашки, она будет ругать свою память за эти выкрутасы.
Но сейчас... Сейчас Петуния наконец поняла, кого ей так напоминает эта Джинни. Кажется, что даже мимика и жесты их были так похожи...
И отрешенно разглядывая мелкий узор кухонной скатерти, Петуния стала вспоминать то, что многие годы пыталась похоронить в самых темных уголках своей памяти: бледную кожу, на которой песчинками красного перца в ложке соли были разбросаны веснушки. Теплый рот, длинные пальцы – о, эти длинные ловкие пальцы, - ее стоны и ее вкус на собственных губах. То, как надменно она смеялась, запрокидывая голову и позволяя влажным от пота темно-рыжим волосам хлестать ее по голой спине. То, как она обхватывала ногами ее шею и всхлипывала это свое вечное «ты ведь хочешь меня, правда?».
«Хочешь, так ведь, сестренка?»
И Петуния хотела. Она кусала подушку, чувствуя, как скрипит на зубах хлопок наволочки, зажмуривала глаза до боли и белых бликов и запускала пальцы под подол своей ночной сорочки, когда никто не видел – до того сильно она ее хотела.
А Петуния всегда была вторым сортом. Этакой осетриной не первой свежести. А она забрала у нее все: любовь родителей, счастье, удачу, мужчин... покой. Она всегда блистала на первых ролях – она была «..ах Лили то, Лили сё...». Молодые люди падали у ее ног, сраженные ее красотой, стоило ей послать им лишь одну улыбку. Кажется, что Лили еще при рождении забрала себе от родителей все хорошее, что должно было по праву достаться им двоим. Учеба – даже в этом ее Хогвартсе! - спорилась, целый месяц весь дом стоял на ушах, когда она стала старостой школы среди девочек. Мать с отцом не могли на нее нарадоваться, недостатка в обожателях не наблюдалось – Лили меняла партнеров и партнерш, как перчатки, пока Петуния со своими волосами «мышиного оттенка», слишком худощавым телом и глубоко посаженными блеклыми серовато-голубыми глазами, что смотрели чересчур испуганно и настороженно, чахла рядом с ее сиянием.
Стоило однажды одному далеко не лучшему мужчине глянуть на Петунию и понять, что лучшего с его-то внешностью и характером ему не найти, как Лили увела его почти из-под венца.
«Сестренка, а как тебе понравится это?», - насмешливо интересовалась Лили, вскидывая вверх целый ворох фотографий. Карточки разлетались по комнате, в которой пахло болью Петунии и их недавним сексом, а на этих фотографиях были поцелуи, ласки, сплетенные в страсти тела ее сестры и бывшего жениха. И даже стоны, казалось, слышны из глянцевых недр.
А в последний год Лили совсем забросила свою сестру, уехав на лето к Поттерам. И пока она каталась там, словно сыр в масле, вместе со своим ненаглядным Джеймсом, Петунии, у которой жизнь шла не шатко, не валко, оставалось только рыдать, кусать и без того бледные губы от злости и похоти да трогать себя там, где пальцы Лили почти никогда не касались.
Петуния ненавидела Лили - сестру-отличницу, сестру-красавицу, сестру-колдунью – со всеми ее свитками и мантиями, железными котлами, заклинаниями и волшебной палочкой. И пусть все время Петуния твердила себе, что это проклятие, что ее сестра – всего лишь умалишенная, но где-то глубоко-глубоко в черепной коробке миссис Дурсль, урожденной Эванс, затаившись между извилин, черная зависть злокачественной опухолью пожирала мягкие клетки ее мозга, становясь год от года все больше.
И теперь, когда она видела эту девчонку, так похожую на Лили, прямо перед собой, ей хотелось встать, дернуть ее за волосы назад и, открыв беззащитную шею, целовать и кусать ее до крови. А потом сдернуть с Джинни эту идиотскую мантию и толкнуть на стол, опрокидывая на пол фарфоровый сервиз. Петуния бы ласкала ее тело, спускаясь губами от выпирающих ключиц до бледно-розовых сосков на покрытой россыпью веснушек груди. Женщина бы приспустила ее трусики, запуская пальцы в горячую влажную плоть и двигая ими в бешенном темпе, вырвала бы крик у девчонки из горла. Петуния сама бы кричала о своей ненависти и боли, одиночестве и отчаянии. И о каком-то чертовом стокгольмчском синдроме...
Миссис Дурсль поднялась со стула, не заметив, как смяла пальцами дорогую скатерть, когда представляла себе, что сделает с Джинни. Но тут что-то громыхнуло, словно по лестнице протащили тяжелый чемодан, и наваждение спало.
Тогда Петуния очнулась и посмотрела в кроткие ореховые глаза – в другие глаза: ореховые, не зеленые.
- Что же я делаю? - как-то необычайно тихо и испуганно пробормотала женщина, хватаясь за голову.
Это же не... Не Лили...
Не Лили...
Не Лили...
*
В комнату заглянула Гермиона, взглядом подзывая взглядом Джинни. Рыженькая тихо поблагодарила за чай и шустро вышла на улицу вместе с Гарри и остальными. За то короткое время, пока Поттер собирался, небо успело затянуться предгрозовыми тучами, и спустя несколько минут подростки попрощались и исчезли с хлопком. Но это вовсе не волновало и не настораживало Петунию Дурсль, урожденную Эванс, ее занимал лишь начавший накрапывать дождь и холодный ветер...
Когда хоронили Лили было так же дождливо и ветрено, а осенний сквозняк задувал под плащ. Точнее не под плащ, а под множество черных траурных мантий – только Петунии немилосердно дуло под плащ. И правильней сказать, хоронили не только Лили, и Джеймса, ее мужа, - но Петунии было плевать на Поттера, для нее хоронили только Лили. Тогда она не знала – плакать ей от горя или злорадствовать, забыть или помнить. И она тогда быстро выскочила замуж за первого встречного, кем оказался Вернон, сожгла все ее вещи и предпочла не вспоминать сестру, схоронив ее заживо, спрятав эту живую Лили вместе с опухолью-завистью глубоко под черепной коробкой.
Но сегодня, когда все так же дождливо и ветрено, как и тогда, Петунии кажется, будто опухоль исчезла. И Лили вместе с ней, о Боги, лишь сегодня Петуния наконец осознала, что Лили давно мертва.
И эта девочка – не Лили, Лили умерла уже семнадцать лет назад.
- Боже святы, она же мертва, - пробормотала Петуния и заплакала, так и не понимая от чего. И ее слезы, едва соленые, смешивались с падавшими с неба каплями дождя.
