***
"...Две пачки сахара по пять грамм и горячий кофе с корицей. Кофе нерастворимый, но из автомата..."
"Понимаешь
ли, милая, никто не знает об этом деле. Я сейчас хожу по лезвию, с
которого сорвусь. Или перейду на нож - у меня есть средства шантажа, но
они не совсем надежны..."
"...и я очень люблю сейчас себя за
то, что я такое вместительное существо для стольких пороков и иллюзий.
"Я обожаю трахаться с собой!". О, о себе я могу говорить часами,
упиваться подтверждением того, что я стерва, циник, язва... Я к этому
стремлюсь - я этого добиваюсь...
"...За окном ветер, сильный и холодный, люблю такой. Он смотрит на меня через стекло, а я ухмыляюсь осени..."
"...Нет
желания даже наблюдать за этими людьми... хотя странных тут полно, да и
что делать - надо привыкать. Взять хоть его - презентабельный мужчина
лет тридцати ест домашний бульон и пирожок с мясом. Симпатичный, в
полосатой тройке. А жены нет. Улыбнулся мне. Не везет - проверенный
нами обеими опыт скуки. Но что стоит неискушенной выйти замуж за
богатого и пользовать его, как кошелек. А может, попробовать вдове еще
раз? Я бы тебя в любовницы взяла. Согласна?..."
"...цинично? о
да! Богатый белый порошок. У меня все получится - уже получается - с
этим дельцем, с этой жизнью. Потому что смотрю на себя со стороны и
вижу девицу на шпильках, в брюках, в пиджаке, с черными ногтями и
браслетом "садо-мазо". Я бог! Хочу курить..."
***
Ранняя
осень в Малфой-менор - время, когда опавшие рыжие листья купаются в
мягком свете утреннего солнца, когда небо над столетними деревьями
потрясает своей неопределенностью, открываясь взгляду в ярко-бирюзовых
и темно-серых тонах одновременно, когда спокойствие овладевает всем.
Повсюду, окутывая в золотистые лучи с переливающимися в них невесомыми
пылинками.
Я люблю это время, оно приносит в поместье
умиротворение и покой. Когда я был помладше, я часто стоял перед окном
большой лестничной площадки ко второму этажу и смотрел вниз. Высокое
окно, от пола до потолка, плоское, без подоконника. Выдраенное
домашними эльфами прозрачное, невидимое, как воздух, стекло. Оно
открывало самый загадочный вид, каким он, почему-то, казался мне в это
время года. Это была фасадная часть Малфой-менор с плитами, укрытыми
сейчас ковром из цветных, мертвых листьев, уходящих вдаль, к тропинке в
дикий лес. Я прислонялся лбом к стеклу и смотрел на то, как лучи
сентябрьского солнца играют с тонкими паутинками, как они путаются в
хрупких веточках и проскальзывают через еловые иголки. Меня заманивала
эта тишина, успокаивала, заставляя не думать ни о чем другом, кроме
нее. Я всегда прибегал смотреть в окно, чтобы собраться с мыслями или
привести нервы в порядок. Вот и сейчас, взрослый парень, стою перед
этим окном, касаясь лбом прохладного стекла, руки в замке за спиной,
смотрю на тропинку и ни о чем больше не думаю. В самом замке тихо и
тоже необыкновенно спокойно - мы с матерью остались одни, а отец с
друзьями уехал в лес на охоту. У меня с самого утра было паршивое
настроение, поэтому я не присоединился к ним - передергивало только от
одной мысли о постоянной встряске в седле, а мать же никогда не была
любительницей развлечений такого рода - по ней лучше было бы попытать
живого человека, чем гоняться без устали за животным - по ее мнению,
добыча не должна "водить" в игре, она должна стоять, загнанная в тупик,
без возможности что-либо сделать. Maman сидит у себя в светлой,
просторной спальне, наверное, на краешке кровати, и, выпрямив спину,
читает какую-нибудь современную классику на французском, вроде "Les
jeux de l'esprit" или "Les enfants de la chance". Половины не понимает,
но делает вид, что знает каждое слово, а не только смысл улавливает.
Забавная она у меня, Нарцисса. Абсолютно экстраординарная, полная
каких-то несовместимых черт характера. Хрупкая, красивая, как
фарфоровая статуэтка, такая же беззащитная, но в то же время жестокая,
как сам дьявол, бессердечная. К семье - то она ласковая и добрая, мужа
своего любит, сыном своим гордится, нежничает с ними. Но только
какой-то чужак в ее когтистые лапки попадает, тут уж с ней сравнится
только ее Белла - плетью она машет так, что от одного звука больно,
кажется, в воздухе остаются рваные раны от таких ударов. Одевает
дорогой костюмчик, специально сшитый в частном бутике для особых
случаев, и давай хлыстом стегать. Не отказался бы и я уметь так
орудовать узким шестиметровым кусочком черной кожи - будто он
продолжение моей руки.
Я отвлекаюсь на секунду на птицу, вспорхнувшую над елочной макушкой - и забываю, о чем думал.
В
этот момент влетает в дом моя тетушка Белл в мехах и кокаиновом угаре.
Она любитель заходить к нам с боковой террасы, вихрем черных волос и
рыжего меха распугивая услужливых домовых эльфов. Я оборачиваюсь к ней
и смотрю вниз, на ее бледное лицо с ярко-красными губами и острыми
скулами, на ее сексуальную фигуру, скрытую теплой одеждой, на ноги в
темных сапогах с пряжками на высокой шпильке - как она управлялась с
лошадью, непонятно. Но, впрочем, в ее левой руке хлыст для конной езды,
а правая поправляет шелковистые волосы.
- Драко, милый, тебе лучше? - ни на секунду не останавливаясь говорит она. Я устало киваю "спасибо".
- Моя Нарцисса у себя? - Беллатрикс очень быстро, невзирая на шпильки, движется к лестнице.
- Да. Она, может, спит.
-
Ничего, проснется, - она уверенным шагом поднимается по ступенькам,
отделяющим нас друг от друга, с похабным выражением лица бегло
рассматривает меня, словно лапая своими темно-синими глазами,
ухмыляется и отворачивается, чтобы подниматься дальше. В спину я ей
кидаю:
- Почему ты так рано вернулась?
- В этот раз
охота меня утомила, вот, решила вернуться пораньше, зайти к сестре.
Твой отец и все остальные до сих пор охотятся на медведя - адреналин в
крови поддерживают с утра. Мне-то это неинтересно, - продолжает она,
чуть подумав и на мгновение остановившись, чтобы склонить голову набок.
- Медведя хлыстом не забьешь...
***
Я
медленно еду верхом по тенистой и тихой аллее Поместья. Раздвигаю
руками низкие ветки на уровне моего лица. Они обжигающе бьют по
незащищенной коже, норовя выколоть глаз. Мои руки в кожаных перчатках
ломают самые непослушные из них. Лошадь идет умеренным шагом привычно
дергано, вздрагивая от любого прикосновения хлыста к взмыленному телу.
Он волочится по шершавым листьям на земле, свисая из-за пояса с левого
бедра. Шорох приятно отдается шепотом в моем мозгу - такая
расслабленность легко объяснима очередной дозой кокаина. К этой
магглской штуке я привязалась сильно и навсегда, когда пришлось поближе
познакомиться с их жизнью. Действительно, красивой, богатой женщине
даже на черном рынке путь открыт. С империо в правой руке и плетью - в
левой. Это действительно было забавно - отрезать конкурентам пути к
отступлению, связать простейшим заклинанием и пытать до потери пульса.
У них-то кожа тоньше, чем у медведя. Но все-таки много времени тогда
убила. Сначала орали, верещали... Я сильнее ударяла, выписывала
иероглифы на спинах, руках, лицах. Потом, когда кожа начала отходить,
многие сознание теряли. Рука у меня устала, а в душе пожар. Ну не могла
я остановиться, била, хлестала. Добила-таки. Это кокаин. Такого
адреналина я никогда не могла и даже не стремилась получить. Обычно,
пытая, я, конечно, забивала человека до смерти. Ну одного, двух - не
больше, нервы все-таки не выдерживали, становилось противно даже от
ласкающих душу воплей. А тут четверо, и хотелось еще.
Лошадь
подо мной нервно взбрыкивает, когда я кровожадно фыркаю. Аллея
заканчивается, я подъезжаю к семейному входу в Малфой-менор. Это
терраса в тени, вымощенная крупным серым камнем и овитая диким
виноградом. Эльф-служка уводит мою лошадь, я прохожу в дом. Шумно
открывается дверь силой магии моей крови, я щелкаю шпильками о камень
так, что скоро искры полетят. Передо мной на большой лестничной
площадке стоит Драко. Бледный, ледяной. Так и хочется заставить его
кровь потечь быстрее в жилах, хлестнуть ему адреналина в вены. Бедный
мальчик, не знает чувства боли и наслаждения.
- Драко, милый, тебе лучше?
Простая дань уважению. Он это понимает и сухо кивает в ответ.
- Моя Нарцисса у себя?
-Да. Она, может спит.
Я начинаю подниматься к нему, роняя:
- Ничего, проснется.
Мой
взгляд падает на его тонкую фигуру, молочную кожу и широкие плечи. Я
мысленно пробегаюсь ногтями и плетью по мускулам, отмечая, что ему
пойдет пара шрамов, и иду дальше, в комнату Нарциссы.
- Почему ты так рано вернулась?
Ненавижу
медведей. Густая теплая шерсть, которую предусмотрела для них
природа-мать, защищает этих животных от любого противника. Даже от
такого хищника, как я. Из-за какого-то чувства беспомощности я
останавливаюсь, но беру себя в руки и формулирую:
- В этот раз
охота меня утомила, вот, решила вернуться пораньше, зайти к сестре.
Твой отец и остальные до сих пор охотятся на медведя - адреналин в
крови поддерживают с утра. Мне-то это неинтересно.
Я собираюсь
было подниматься дальше, но останавливаюсь, чтобы пояснить, с чего
вдруг главная живодерка не интересуется охотой на крупного хищника:
- Медведя хлыстом не забьешь...
И иду наверх.
Я
тихо вхожу в комнату Нарциссы. Она спит, вытянувшись на кровати, руки
закинуты за голову, книга в кожаном переплете золотым теснением
сливается с локонами ее светлых волос. На бледном лице осталась
удовлетворенная полуулыбка уставшей светской дамы, которая наконец-то
смогла расслабиться. Шелковое серое платье не идет ей, искрящейся
золотым, и обтягивает тонкую фигуру так, что видны полосы ребер. Да-да,
она сверкает изнутри золотом. Именно золотом, не серебром. Это Люциус у
нас "серебряный принц", уважающий только этот благородный металл. А
почему он уважает Нарциссу, я до сих пор точно не знаю. Хотя... Эта
женщина заставляет с собой считаться одним взглядом, поворотом головы,
прищуром глаз и гибкой кистью с хлыстом. И тут даже муж вынужден
подчиниться. Я улыбаюсь странной для себя улыбкой, нежной и похотливой
одновременно, подхожу к краю массивной кровати, тихо-тихо, и смотрю на
нее. Она дышит ровно и спокойно. Отсюда я могу заметить, что ее губы
приоткрыты - крепко спит. Я наклоняюсь и аккуратно провожу по ним
ногтем. Описываю дугу скул, провожу по волосам и позволяю пальцам
зарыться в мягкие локоны рядом с книгой. Не у затылка, так, чтобы она
не открыла своих глаз, потому что я не смогу в них посмотреть, отдавая
письмо. Я, великая садистка и мазохистка, не выдержу пытки раскаленным
железом. Моя рука ныряет под мех дубленки, чтобы вытащить конверт с
фамильным гербом. Я роняю его между страницами французского романа,
чувствуя, как тяжело удержать эту пару листов. Выпрямляю спину, бросаю
один из последних взглядов на нее. Делаю было шаг к двери, но резко
разворачиваюсь на 180 градусов, рывком приседаю и легко целую губы. Тут
же уверенно выхожу из комнаты.
конец
