Как очарованно она любуется на себя в зеркало, как нежно перебирает свои волосы, как легко кончиками пальцев касается своих щек, губ, век, как жадно тянется за своими нежными, вяжущими прикосновениями...
Она почти одержима, она трогает себя с неистовой нежностью, она трогает себя с неистовой жадностью, она трогает себя так, будто не верит, что имеет на это право, она накрывает ладонями свои груди и почти больно сжимает их. А потом она запускает трясущиеся пальцы в волосы.
- Рыжая, Мерлин мой, что же такое делается, Лили, как ты прекрасна...- она сама пугается своего хриплого шепота, так пугается, что начинает смеяться - надрывно, почти истерически, до слез, маленьких, колючих от количества соли, мутных от страха, - и вид слез немного приводит ее в себя...
- Ш-ш, малышка, не плачь, - она так нежно стирает слезы с собственных щек, она так бережно обнимает сама себя руками за плечи - как будто ей холодно, как будто она никак не может согреться. - Я так хотела увидеть тебя, так ждала тебя, моя сладкая...
Она подносит руку к глазам и рассматривает ее так пристально, будто впервые увидела, а потом осторожно целует ямку возле запястья, невесомо касается основания ладони, покрывает поцелуями каждый палец, облизывает их, нежно посасывает, поглаживает губами - и когда она отрывается от своей руки, чтобы с торжеством взглянуть на себя в зеркало, ее глаза лихорадочно блестят, а губы алеют от прилившей крови.
Она неловко стаскивает с себя свитер и отбрасывает его в сторону; трясущимися руками она поправляет нежно-рыжие волосы и медленно расстегивает лифчик - и у нее перехватывает дыхание, она не может отвести взгляда от алых сосков на бледно-розовой коже.
Она легонько поглаживает их пальцами, она обхватывает груди ладонями и укачивает их, как спящих щенков, и с вызовом смотрит в глаза своему отражению - она такая бледная, такая... рыжая...
Продолжая гладить себя одной рукой, другой она касается зеркала - прохлада стекла для левой и шелк кожи в пальцах правой... Она с трудом подавляет истерику. Похолодевшие пальцы возвращаются к соскам, она щипает себя, и - от боли, от прохлады ли - тихо ахает.
Руки неторопливо рисуют круги на коже, она поглаживает свой живот, трет ладонями бока в неловкой попытке обнять себя, ее пальцы все сильнее вжимаются в кожу, оставляя розовые следы - на ее глаза наворачиваются слезы. Ее руки ныряют в джинсы и с силой впиваются в ягодицы, она терзает их и всхлипывает, готовая закричать:
- Лили, прекрати, ты же сейчас поранишь себя, - но всхлипывает только от наслаждения, ее руки давно живут собственной жизнью, они гладят ее бедра, ее талию, снова вверх по животу поднимаются к бледной груди, она трогает себя, поглаживает, она трется щекой о свое плечо и, повернув голову, легонько его целует...
- Такая нежная, Мерлин мой... Лили, ах, Лили, что же ты со мной делаешь... Мерлин мой...
Сжав груди в руках, она подносит их к губам и благоговейно целует.
Пальцы с трудом отрываются от нежной кожи, она дергает молнию джинсов, борется с пуговицами и гладит, гладит, гладит себя...
Перешагнув через упавшие на пол джинсы, она рассматривает себя блестящими от слез глазами, ее пальцы касаются ярко-рыжих волос внизу живота - она намного ярче, чем... чем... Она взмахом головы перебрасывает прядь волос через плечо и касается их щекой.
- Нежная...
Ее лицо вздрагивает, она торопится, ах, она так хочет успеть, она знает, как доставить себе - другой? - наслаждение, где надавить, где только коснуться прохладными пальцами, она запрокидывает голову, прикрывает глаза, ее тело конвульсивно подергивается, между грудями течет струйка пота...
За мгновения до оргазма она успевает отдернуть руку, но не успевает сдержать протестующий стон.
- Нет, милая, нет, - она облизывает пересохшие губы, - нет, милая, подожди...
Рассеянный взгляд натыкается на огромные ножницы. Случайность? О нет, она сама положила их так, чтобы не искать слишком долго.
Прохладный металл скользит по пылающей коже в ложбинке грудей, она закусывает губы, ей и отдернуться хочется, и прижаться, это так... сладко...
Она вновь смотрит прямо в глаза своему отражению, и ей не по себе становится от их яркого блеска, а ножницы все скользят, нагреваясь...
Двумя пальцами она щипает себя за сосок, а потом надавливает и растягивает нежную кожу - большой тянет вверх, указательный вниз, кожа трескается, вместо молока текут капельки крови.
На ее лице наслаждение мешается с болью, хриплый шепот становится яростным:
- Ну давай же, я знаю, тебе это нравится, - ножницы щелкают, срезая кусочек кожи.
Брызги крови попадают на зеркало.
Она вскрикивает:
- Нет, нет, нет!...
И так нежно, так бережно стирает брызги с лица своего отражения...
Пальцы вновь начинают поглаживать кожу, но теперь за ними неотступно следуют лезвия, царапая, срезая кожу в самых чувствительных, самых нежных местах, кровь течет ручейками, она тихо смеется:
- Ах, Лили, я помню, как тебе это нравилось, хоть ты и просила меня перестать... Ах, Лили, я все помню...
Она направляет ножницы вниз и раздвигает ноги как можно сильнее, погружая их в себя -
- Ай!
- Что, сладкая, нравится?
Она с усилием разводит и снова смыкает лезвия где-то внутри у себя, и поток алой крови льется ей на руки, и, выронив ножницы, вопя от боли, она все-таки доводит себя до оргазма, а потом подползает к свитеру и прячет, прячет, прячет в него лицо и плачет, плачет, скулит от боли, потому что... потому что... она снова блондинка... потому что... потому что... могилу Лили чересчур хорошо охраняют... потому что... потому что... Люций сказал, что еще один скандал - и она ему не нужна... потому что так больно и ей-же Мерлину, больше она никому не нужна, никому, даже этой мертвой, мертвой, мертвой Лили...
