Escape

...И вечная печаль терзает сердце,
Я вижу все сквозь каменные стены,
Сквозь мрак людских жилищ и их сердец.
В тех и в других я вижу ложь и горе;
И в лицах я читаю злые мысли...

Генрих Гейне, «Сумерки Богов».

Snow keeps falling...

В наших спальнях тихо. Стены в Гостиной отливают темно-медным в свете дрожащих свечей, склонившись над которыми редкий студент перелистывает пожелтевшие страницы книг, окидывая невидящим взглядом помутневшие от старости буквы. И слышен лишь шелест пергамента да чей-то приглушенный шепот.

Кровати в наших спальнях затянуты в плотную темно-красную ткань, и блики света играют на золотистых гривах львов на настенных гобеленах.

За окном метет нешуточная метель, и воет ветер; неба не видно из-за туч, а воздух кажется плотным из-за снега. Я слышала, как в Гостиной часы пробили полночь, но у нас еще никто не спит; только наверху, за тяжелой дверью с табличкой «Спальня мальчиков. Седьмой курс», на кровати под тяжелым бардовым балдахином мечется в лихорадке Гарри – побледневшие пальцы царапают накрахмаленные простыни, волосы, мокрые от пота и испарины, прилипают ко лбу, рассеченному почти напополам уродливым шрамом. А рядом с ним сидит отчаявшийся Рон, застенчиво и почти нежно сжимая влажную ладонь своего друга, и тихо шепчет что-то, утирая кулаком непрошенные слезы, когда тело Гарри сотрясают судороги.

За окном, на белом от пушистого снега квиддичном поле, чернильными пятнами громоздятся шатры-палатки. Они обещали никого не трогать, если мы сдадим им Гарри, но мы все еще не оставляли надежд и пытались бороться. Провиант в замке подходил к концу, многие пытались бежать, а на утро мы находили их бледные, замерзшие тела у главного входа. Теперь даже я боюсь называть Его по имени, а Гарри медленно угасает под его напором, сгорая в лихорадке в собственной постели.

Рон сказал мне: ''Бери Джинни и остальных и уходите отсюда через подземный ход. Возьми карту и мантию – они нам больше не нужны.'' В его взгляде такая решимость, что я не могу ему перечить, просто киваю и отворачиваюсь. Но ведь я тоже люблю Гарри и не могу его оставить! Я зажмуриваюсь, чтобы сдержать подкатившие в горлу слезы, хватаю карту и текущую сквозь пальцы ткань, и выбегаю из их спальни.

Я спускаюсь вниз и осторожно дотрагиваюсь до ручки двери. Вот она, скрестив ноги, сидит на своей кровати и теребит пальцами оборки поношенной ночной рубашки. Я говорю ей чтобы она переодевалась и брала палочку, потому что мы попытаемся сбежать сегодня ночью. Она молча кивает и начинает стягивать ночную рубашку, обнажая бледные плечи и ключицы, покрытые россыпью веснушек. А я чувствую, как мурашки пробегают по спине, заставляю себя отвернуться, и нервно заправляя прядь волос за ухо, иду за остальными.

Нас должно быть немного, чтобы у нас был хотя бы шанс. Лаванда, Парвати – одни остались с нашего курса, Луна Лавгуд, она была с нами в Министерстве два года назад и может помочь, и Джастин Финч-Флетчли – все они достаточно разумные люди, которые смогут вовремя воспользоваться палочкой. Пожалуй все.

Джастин отодвигает тяжелый гобелен, за которым открывается узкий ход. С потолка капает грязная вода, места так мало, что приходится ползти на коленях. Лаванда и Парвати испуганно жмутся друг к другу, пытаясь перебороть отвращение и неприязнь к грязной, мокрой жиже на полу и писку крыс в ответвлениях от главного хода, Луна со странной улыбкой разглядывает соляные разводы на стенах, Джинни вытирает кулаком редкие слезы, размазывая грязь по лицу – наверное, я бы тоже плакала, если бы не несла бы такой ответственности за всех. Но я лишь оглядываюсь на Джастина, чувствуя как трясутся руки от одной мысли о том, что нас могут поймать.

* * *

Казалось шли часы этой гнетущей тишины, нарушаемой лишь плеском капель и чавканьем жижи под коленями. А в одном месте было так много воды, что приходилось почти плыть; в мокрых насквозь мантиях было так холодно, что мне казалось, будто я слышу как стучат чьи-то зубы, и зябкие мурашки бегают по спинам. Но потом, наконец, стало чуть-чуть посуше и просторнее, но была одна проблема – мы оказались в тупике.

Мне хотелось завыть от негодования – мы столько ползли по этой чертовой канализации и приползли в тупик. Я вздохнула, пытаясь успокоиться, но вдруг Джинни подняла вверх ладонь и слегка толкнула земляной потолок, пронизанный белыми ниточками корней. Посыпались комья промерзшей грязи, что я только успела прикрыть рукой глаза, а под слоем земли показалась проржавевшая железная пластина. Тогда мы толкнули потолок все вместе, и после нескольких неудачных попыток он наконец поддался - по краям стали просачиваться слабые лучики света. Еще несколько минут мы бились грязными ладонями в потолок, смаргивая скатившиеся на ресницы капельки пота, и в конце-концов наши старания были вознаграждены – пластина отодвинулась настолько, что уже можно было вылезти.

Джастин вылез первым и помог выбраться остальным. На улице было почти темно от нависших над нами ветвей деревьев, склонившихся под тяжестью лежащего на них снега. Мы кое-как отряхнулись от грязи, наскоро заклинаниями высушили мантии, и поспешили убраться отсюда, пролезая через снег и бурелом, тщетно стараясь не создавать лишнего шума.

Скорее всего мы оказались в Запретном Лесу – подземный лаз проходил аккурат под озером, потому там и было так мокро. Теперь главной нашей задачей было уйти за пределы антиаппарационного барьера, а там попытаться переместиться в Министерство Магии.

Снег хрустит под замерзшими ногами, тяжестью оседает на ресницах, забивается в рот, в нос, в глаза и за промокший воротник. Всюду снег, лишь сверху нависают костлявые чудища-деревья, да мы, темные дрожащие фигурки, плетемся в свете утреннего слепящего солнца, что бликами играет на каждой снежинке.

Я вижу, как Парвати тянет за руку заметно уставшую Лаванду, и изо рта ее при каждом выдохе вырывается облачко молочно-белого пара. Луна озирается по сторонам, не замечая как за ее волосы и мантию цепляются пушистые еловые лапы, осыпая влажную еще, плотную ткань и светлую шевелюру снегом. Джинни спотыкается о корягу и падает, с хрустом ломаются под ее ногами сухие ветки.

''Вот неуклюжая, '' - слышу я тихий шепот Лаванды.
''Из-за нее нас всех поймают'' – недовольно бурчит себе под нос Финч-Флетчли.
''Так громко, она спугнет моих носокрылов!'' - хмурит светлые брови Луна.

Я окидываю их взглядом, понимая, что выжить самому – главная задача каждого из нас, и ничто нас не остановит. Я лишь вздыхаю и подаю руку Джинни.

- Как она могла оставить там собственного брата? Вот эгоистка! - взволнованно шепчет Парвати на ухо Лаванде.
- Она вообще странная какая-то, никаких принципов. Я слышала, что она спит с ним! Представляешь? - выдыхает Лаванда, сразу оживляясь.
- О, девушки, да и не такое говорят! Когда мы были на четвертом курсе, кто-то из наших видел, как она заходила в комнату Седрика! Через неделю его убили! - Джастин от волнения хватает Парвати за ладонь, а та кокетливо улыбается.
Чертовы сплетники! Неужели им приятно говорить такую вопиющую чепуху?

Я дышу на ладони и яростно тру одну о другую, пытаясь хоть немного согреть их; никто из нас никогда не признается в том, что уже на исходе. И поэтому я просто присаживаюсь на поваленное дерево, взглядом показывая, что можно отдохнуть. Всего лишь несколько часов назад солнце стояло в зените, значит уже немало времени прошло с тех пор, как мы покинули Хогвартс.

Мы не решились разводить огонь, опасаясь, что нас обнаружат по дыму, и, лишь устроив небольшое укрытие из снега в огромном сугробе позади какого-то валуна, прижались друг к другу, отчаянно пытаясь согреться и уснуть.

* * *

Я чувствую, что мои руки связаны крепко, до боли в запястьях, а в затылок упирается чья-то волшебная палочка. Неудачная попытка. Нас поймали.

Кривая усмешка на губах Малфоя, злорадная ухмылка Паркинсон, глупые оскалы Крэбба и Гойла. Выпученные глаза Буллстроуд, похожий на крысу Лестрандж - вот они, те, что сбежали на второй день осады, сопляки, что с открытым ртом смотрят на своего змееобразного господина.

Мне хотелось плюнуть им в лицо.

- Что вам от нас надо? Отведете к своему Лорду или сами справитесь? - выдохнула я и пошевелила руками, чувствуя, как трескается кожа и кровь смачивает сухие веревки.
- Заткнись, Грейнджер. Такое мугродье, как вас, даже стыдно показывать Лорду, - протягивает Малфой. Да, наверное, в их шайке он запевала, думает, что весь Лес - его вотчина.

Паркинсон окидывает нас всех высокомерным взглядом, гордо подходит к Малфою и шепчет что-то ему на ухо. Я не слышу его ответа, но вижу, как он презрительно морщится, и потом снисходительно кивает.

А Паркинсон ухмыляясь показывает пальцем на Джинни и говорит: ''Вот эта.''

Что, черт возьми, все это значит?!

Меня резко поднимают с земли и это отдается болью во всем теле, я чувствую свежие синяки на плечах и пару сломанных ребер – они не пытали меня Круциатусом, вовсе нет, меня просто избили ногами и применили неумелый Обливиэйт.

Я оглядываюсь и вижу на лице Джастина гримасу боли – видимо, они не захотели портить личики девушек.

Грубые ручищи Гойла подхватывают меня, и я оказываюсь на полу в какой-то палатке. Рядом приземляются все остальные, только Джинни стоит, опустив голову, под взволнованным взглядом Паркинсон.

* * *

Они говорят, что отпустят нас, если мы будем хорошо себя вести. Мы спим в палатках, в тепле, нам дают еду и не позволяют умирать. Что они хотят от нас? Я не понимаю.

Мы почти не разговариваем, только иногда перебрасываемся парой дежурных фраз. Джинни так напугана, и когда я пытаюсь, что-то узнать у нее она лишь качает головой и утыкается лицом в ладони.

Наши жизни превратились в череду однообразных дней; снег все идет и идет, и ничего не меняется. Я подставляю ладони и вижу как в них плавно падают резные искрящиеся снежинки... Краем глаза я замечаю чьи-то светлые волосы и оборачиваюсь - широко распахнутые глаза Лаванды выдают ее волнение, и она с заговорщическим видом шепчет мне на ухо последние новости, подслушанные у палатки наших надсмотрщиков.

- Ты уверена в этом, Лаванда? - спрашиваю я ее, прикрывая ладонью раскрывшийся от удивления рот.
- Да, да, я все слышала! И я не собираюсь здесь торчать из-за этой Уизли. Они получат то, что хотят.

Они говорят, что отпустят нас на все четыре стороны после того, как Паркинсон получит Джинни. Всего лишь одна ночь и мы свободны. Ощущение свободы белой птицей бьется в мозгу, затмевая собой сострадание и дружбу. Я рывком поднимаюсь с поваленного дерева, на котором сижу, и кричу:
- Джинни!

* * *

Фальшивые улыбки, слащавые взгляды и льстивые слова – на многое можно пойти ради свободы, такой близкой и такой желанной. ''Не хочешь мою порцию, Джинни?'', ''Тебе не холодно, может принести одеяло, Джинни?'', ''Ты же должна нас спасти, Джинни!'', ''Тебе дадут Орден Мерлина, Джинни!'' - все это, кажется, уже бьется вместе с кровью в висках.

Все ходят вокруг нее, обнимают по-дружески, улыбаются и согревают ее замерзшие пальцы в своих ладонях. Сегодня они говорят, что любят ее вопреки тем словам, которые соскальзывали с их языков пару дней назад, и она упивается их лживой любовью, поворачиваясь к ним, как подсолнечник к солнцу...

Я вижу, как она плачет, а снег тонким покрывалом все падает на ее темно-медные волосы. Внутри нее самолюбие борется с долгом, она до дрожи сжимает кулаки и отчаянно всхлипывает. Она почти сломалась, и я не хочу на это смотреть. Я забираюсь в нашу палатку, что изнутри совсем не похожа на этот ветхий, брезентовый шатер, и стискиваю пальцами тонкое одеяло. Часто мы лежали вот так - я наматывала на пальцы пряди ее рыжих волос и ненавязчиво обнимала, будто пытаясь согреть. Она вздыхала и прижималась ко мне ближе, утыкаясь веснушчатым носом мне в грудь – но никогда, никогда, мои губы не касались ее губ, пальцы не пробегали ее пояснице, сопровождаемые будто разрядом электрического тока – она была тем, последним, что осталось у меня от Рона и Гарри, и я не хотела осквернять воспоминания о них. Мы были чем-то целым, полноценным; мы были вместе, я бесконечно любила их обоих, и по сей день их горячие поцелуи горят на моих ладонях.

Все вокруг затихает, вот Парвати устало трет пальцами виски, Луна шлепает босыми ногами по полу, добираясь до своей кровати, Джастин сопит под своим одеялом. Только мне все никак не спится – я провожу ладонью по холодному пространству на кровати рядом с собой и чувствую, будто у меня отрывают что-то нужное, дорогое; я словно калека без руки, что все еще чувствует движение собственных несуществующих более пальцев. Я резко сажусь на кровати, кое-как накидываю мантию и засовываю ноги в ботинки, безжалостно сминая обувь на пятках. Я выбегаю из палатки и осторожно заглядываю за полог палатки слизеринцев, больше всего на свете опасаясь, что бешеный стук сердца меня выдаст.

Там царит полумрак, только нервно дрожит пламя свечей, бликами играя на теле Паркинсон, вальяжно раскинувшейся на кровати. Джинни стоит, опустив вниз голову, вздрагивает и распускает завязки на мантии, от чего тяжелая ткань падает к ее ногам, обнажая бледные плечи, покрытые едва заметными издалека веснушками.

Паркинсон встает, почти нежно проводит пальцами по тонким ключицам и приподнимает ее за подбородок. Я слышу как она шепчет, что с четвертого курса не спускает с нее глаз и наконец пришел тот день. Тонкий палец слизеринки аккуратно проводит по щеке Джинни, стирая непрошенную слезинку, Панси нежно дотрагивается до ее губ и обнимает ее, словно пытаясь согреть и защитить.

Я прикрываю рот ладонью и резко отхожу назад от слегка отодвинутого тяжелого брезента, заменяющего дверь в этой палатке, и прижимаю пальцы к переносице, пытаясь удержать слезы обиды и ревности...

* * *

Слизеринцы не соврали, они действительно отпустили нас. Она идет впереди всех, разглядывая снег под ногами. Это все этот проклятый снег, когда же он наконец кончится? Все написано на ее лице, и я с легкостью могу прочитать о ее чувствах...

Никто не смотрит на нее, никто о ней не думает. Я вижу, она чувствует, что ее захватывает презрение этих мерзавцев, которые сначала принесли ее в жертву, а потом отшвырнули, как ненужную грязную тряпку. Она, должно быть, вспоминает их льстивые слова и улыбки, всю их фальшь и ложь, и глотает слезы. Но они выступают на глазах, поблескивают на ресницах и скатываются по побледневшим щекам...

...''Какой позор нашему факультету!'', ''Шлюха'', ''Слизеринская подстилка'', ''Маленькая глупая дура'' – доносятся с разных сторон приглушенные прижатой ко рту ладонью возгласы, и возмущенно, в спину украдкой указывают пальцы. И Лаванда беззвучно, но торжествующе смеется и шепчет:

- Она оплакивает свой позор.

Шли теперь быстрее – снегопад закончился, и солнце светило в спину; Джастин стал сначала тихо, а потом все громче, но от того не менее фальшиво, насвистывать песню Сортировочной Шляпы, которую она пела в год его зачисления, порою даже напевая слова:

Попасть ты можешь в Хаффлпафф
Где не в чести притворство.
Всего там выше ценят труд,
Терпенье и упорство.*

И до тех пор, пока нас всех не окатило волной теплого воздуха, что означало, что мы прошли сквозь антиаппарационный барьер, в течение долгих, унылых часов пути и нескончаемых сугробов, в которых мы утопали по пояс, в вечерних сумерках, а потом и в глубоких потемках, он с ожесточением, с упорством продолжал свой мстительный, однообразный свист, принуждая усталых и раздраженных спутников следить за песней от начала и до конца, припоминая соответствующие каждому такту слова.

А Джинни все плакала, и порою, между двумя строфами, во тьме прорывались рыдания, которы она не могла сдержать.

* Перевод Юрия Мачкасова

Хитринг

Escape - Текст произведения

***

***

Мнение

Правильно