Ты меня вспомнишь

Мерлин, это уже завтра. Вот помнила, помнила, пока впереди было полгода, потом пара месяцев, потом две недели – а вчера вылетело из головы. Что в итоге? Ни прически, ни стоящей тряпки… А впрочем, по части последнего можно не волноваться – тебе никогда не было интересно, во что там я одеваюсь. Одетая, не голая же – и взгляд равнодушно скользил мимо, останавливаясь на ком-нибудь из твоих вечных спутников – Поттере или Уизли.
Мне иногда ужасно хотелось встряхнуть тебя за плечи и рявкнуть: обернись вокруг! Ты девушка или свой в доску парень? Поттер при тебе встречался с Чжоу – вот только не надо, не надо о том, что тебе было безразлично! Я превосходно помню это холодное выражение в твоем взгляде – мне такой взгляд тоже перепал, когда меня и Парвати два твоих дружка пригласили идти с ними на бал четвертого курса. Тебе ведь сразу стал безразличен Крам, верно? Парвати слышала, как после окончания вечера ты орала на кого-то из них в опустевшей гостиной. Наверное, это был Уизли, на Поттера ты не решалась так повышать голос. Парвати долго не могла потом забыть этот проклятый вечер и то, как Мальчик-который-выжил… виновата, Мальчик-который-Его-убил… бросил ее чуть ли не посредине танца. Хотел пригласить Чанг, так пригласил бы! Нет же – сперва тянул до последнего, а потом так обошелся с Парв…

А мне хотелось пригласить на вечер тебя. Гордо войти в зал с тобой под руку, ловя восхищенные, недоуменные, возмущенные взгляды. Ты была в тот вечер такая красивая – высокая прическа, из которой к концу бала выбились медно-каштановые кольца волос, яркие насмешливые глаза, белозубая улыбка. В тот вечер я погибла окончательно.

Кто-то мне говорил, что Шляпа колебалась при твоем распределении между Гриффиндором и моим факультетом – но ты выбрала Гриффиндор. Как будто там учились самые умные или самые хорошие люди… По-моему, Парвати была в этом ужасном шумливом сборище единственным приятным исключением. Моя близняшка, помню, что воспринимала ее огорчения как свои – и жутко психовала от того, что с ней не хотели дружить. Называли высокомерной и самовлюбленной, хотя уж если кого и стоило так характеризовать, так уж, конечно, не мою сестру, а всезнайку Гермиону Грейнджер.
Тебя.

Я не помню, когда это началось. Не помню, что послужило первым толчком к тому, что я начала краснеть и терять способность связно выражаться в твоем присутствии. Когда Парвати рассказывала мне про тебя очередную сплетню, я отмалчивалась или обрывала ее. Язычок у нее был – упаси Боже, верно, но как много я отдала бы, чтобы снова услышать ее! Парвати. Кто поверит, что ее уже почти четыре года как нет…
Она говорила, что ты спишь с ними обоими, что сохраняешь девственность путем каких-то сложных заклинаний. Всезнайка Грейнджер. Она и не такое может. А у меня не было желания острее, чем поменяться с Парвати местами – чтобы видеть тебя каждый день. Чтобы – изредка, случайно – прикасаться к тебе. Я плакала по ночам в подушку от безнадежности и отчаяния, не хотела верить слухам – и не могла не верить.

Я помню, как заметна всем стала твоя влюбленность в Поттера на шестом курсе, когда ты перестала изображать мамочку и из твоего голоса исчезли командные интонации. Хорошо, что никто не слышал моего припадка истерического хохота в тот день, когда школу облетело разом две новости: что «наш Гарри» убил Тёмного Лорда и сделал признание репортерам относительно своей личной жизни.
Герою магического мира никто не рискнул бы сказать, что он слишком юн для того, чтобы вести половую жизнь – и уж тем более играть не за ту команду. Поэтому он говорил громко и внятно – о том, что любит одного из своих профессоров и рассчитывает на взаимность. И Снейп стоял рядом со своей вечной отвратительной усмешкой на бледном лице и обнимал его за плечи.
Поттер оказался банальным геем – и я слишком поздно поняла, что если бы знала это раньше, то ничего не стоило бы, наверное, подружиться с ним и войти в ваш тесный круг. Ведь ты знала о том, какую ориентацию Поттер исповедует – и это не мешало тебе его любить. А если бы ты узнала, что Падма Патил влюблена в тебя – давно, молча и безнадежно – ты отшатнулась бы?

Какой смысл задавать самой себе – в пустоту – подобные вопросы теперь. Хогвартс остался в прошлом, мы не виделись с момента его окончания. Ты осталась там – по результатам экзаменов тебя с блеском зачислили в преподавательский состав – и не кем-нибудь, а по иронии судьбы учителем ЗОТС. Имея такого консультанта, как Поттер, который поселился у Снейпа в подземельях, ты, естественно, удержалась на должности, сняв с нее проклятие, и теперь, вероятно, регулярно пьешь кофе с двумя самыми неприятными людьми из моих школьных воспоминаний. Поттер стал аурором, Снейп по-прежнему зельевар – не правда ли, очаровательная компания. И оба они геи – а ты всегда исповедовала «правильную» ориентацию. Кто и когда определил ее правильной, хотела бы я знать. Он просто не видел никаких полутонов, кроме белого и черного.
Но я отвлекаюсь.

Может быть, теперь ты изменила традиционным взглядам? «Профессор Грейнджер, гроза студентов, она еще хуже профессора Снейпа».
Я фыркаю, проливая замечательный маггловский мартини на ночную рубашку. Да, я уже слышала подобные отзывы – да и как бы мне было их не слышать при работе в Министерстве – громадном улье сплетен и кулуарных бесед. Там за день можно услышать практически обо всех своих знакомых – мой слух приучен вылавливать из посторонних фраз твою фамилию или фамилию Поттера. Ну или уж название «Хогвартс», на худой конец.

Я знаю, что ты всё еще не замужем – при таком роде деятельности это неудивительно. К тому же я допускаю, что ты до сих пор не остыла к Поттеру – не ради него ли ты осталась преподавать, когда перед тобой открывалась перспектива блестящей научной карьеры?
Мне горько от этой мысли, я зажмуриваюсь и мотаю головой – и мартини выливается на ночную рубашку окончательно. Может, я уже просто пьяная?

Я встаю, ставлю опустевший бокал на подзеркальник большого трюмо и стягиваю через голову намокший шелк. Влажная ткань задевает соски, собирающиеся в плотные тугие комочки, и заставляет меня вздрогнуть от прокатившейся волны мурашек.
Я стою около зеркала и придирчиво рассматриваю себя.

Высокая. Смуглая. Длинные черные волосы отброшены за спину, оттягивая затылок назад своей тяжестью и заставляя заносчиво выставить подбородок. Сильные ноги с тренированными мышцами, широкие плечи – я с детства любила маггловскую спортивную гимнастику, всегда держала себя в форме.
Тонкая талия, которая особенно эффектно смотрится, если под мантию надеть джинсы с низкой линией пояса или облегающее платье.
Кто вам сказал, что лесбиянки не любят платья? Только не я. Я люблю.

У меня черно-карие глаза – у Парвати были светлее, да и телосложение у нее было более хрупкое. Прошло столько времени, а меня продолжают с ней сравнивать. Я сержусь на подобные реплики, потом ругаю себя – и аппарирую на кладбище, и долго сижу у ее могилы. До сих пор не могу понять, зачем надо было кидаться под палочку Пожирателя Смерти – ради того, чтобы спасти жизнь Дину Томасу? Так она никогда и не намекала даже, что он ей нравится. А впрочем, я вот тоже не намекала про тебя – а Парв знала, по-моему.

Тонкий нос с горбинкой и глубоко вырезанными ноздрями. Какой-то идиот на прошлой неделе пытался сравнить меня с антилопой. Дескать, та же грация, те же нервные движения и ноздри, которые в минуты волнения начинают раздуваться, словно принюхиваясь. Идиот. Я в нескольких словах дала ему понять, что он заблуждается. Хорошо хоть, дело было не на работе – там я себя поставила с самого начала так, что никто не предлагал вместе выпить усладэля.
Ни разу.

Меня это более чем устраивает – зато в корне не устраивает родителей. После гибели Парвати мама то и дело пытается сосватать меня – кажется, всё равно за кого, ей просто хочется нянчить внука. А лучше нескольких. Так что был бы муж магом – а дальше хоть трава не расти.

Я не хочу. Никогда не хотела – и не хочу. Все эти сумасшедше-долгие три года я искала предлога вернуться в Хогвартс для того, чтобы встретиться с тобой. И ни разу не нашла подходящего.
Конечно, однокурсники собирались не раз и не два – я с тайной надеждой долго посещала эти вечеринки, пока не поняла, что ты туда не придешь. Не захочешь.
Тебя не слишком любили на курсе, а с друзьями ты видишься и так. Они тоже ни разу не были на встречах однокурсников. Поттер живет в Хогвартсе, Уизли тоже регулярно туда приезжает – мы с ним работаем в соседних отделах, пожалуй, он единственный, с кем я регулярно общаюсь и от кого узнаю новости о тебе.
А остальные тебя не интересуют. И среди этих остальных – я.

Когда в Министерстве стало известно, что в Хогвартсе намечается громадный праздничный вечер, который должен будет завершиться балом, у меня земля ушла из-под ног. А сердце заколотилось часто-часто. Я не уверена, что все еще влюблена в тебя, я скорее цепляюсь за старые воспоминания, в них довоенная наивность и солнечный свет, который даже слезы делает прозрачно-радужными.

А быть может, еще одна причина моего смятения – в том, что я давно ни с кем не встречаюсь. Последнее увлечение закончилось полгода назад, когда Джессика сказала, что устала непрерывно оправдывать мои ожидания, читать умные книжки и разговаривать снисходительным тоном. Она пыталась закатить мне скандал, я не позволила – молча вручила пустую сумку и велела собирать вещи, если ей наскучило мое общество. А когда час спустя после бессвязных всхлипываний и хлопка двери в квартире стало тихо, села и задумалась над ее словами. Чью же роль я навязывала девушке, в которую уверяла себя, что влюблена? Мои мысли снова, впервые за долгий промежуток, вернулись к тебе – и через пару недель я услышала о подготовке к празднику, запланированному на первые дни после окончания летнего семестра.

Я уже тогда, после первых произнесенных Уизли слов знала, что пойду. Пойду – ведь там будешь ты, пойду в надежде разочароваться и выкинуть тебя из памяти – потому что ты мешаешь мне спокойно жить. Мешаешь своим незамужним статусом, своим приятельством с двумя геями, тем, что я так хорошо помню твои резкие, угловатые движения и манеру всем телом оборачиваться на оклик и сверлить взглядом, словно желая прочесть мысли.
Я знала, что пойду, и загодя готовилась. Купила туфли, новые духи, зачем-то – убей меня, если я знаю, зачем – новое белье.
Грудь у меня небольшая, но крепкая, ей в принципе и не нужен бюстгальтер – но так я буду чувствовать себя спокойнее, хоть и знаю, что ты на меня, скорее всего, не обратишь внимания, пока я сама не поздороваюсь.
Еще вопрос, узнаешь ли ты меня, вспомнишь ли вообще.

Я не позволяла себе терзаться этими мыслями, не разрешала себе считать: осталось три месяца… полтора… две недели. Боялась сойти с ума, даже платье не покупала, откладывала на последний день. И вот пожалуйста – это уже завтра, а я только вечером вернулась из командировки в Австралию, и все магазины закрыты, а завтра выходной день. Не знаю, удастся ли найти хоть что-нибудь.

Это случится завтра.
Завтра я увижу тебя – и не могу ни есть, ни спать, так будоражит меня эта мысль. За окном уже глубокая ночь, через пару часов небо станет совсем светлым – как-никак первые дни июля. В пепельнице громоздится куча тонких изломанных окурков, у меня дрожат пальцы, я не могу ровно затушить ни одну сигарету. Бутылка мартини на пустой желудок сделала голову легкой, а мысли – плавными, но совсем уничтожила чувство реальности. Наверное, еще и нервное напряжение сказывается – иначе кто в здравом уме станет так долго рассматривать себя в зеркале, стоя в чем мать родила?
Трогая пальцем губы и представляя себе, что это могло бы быть твое прикосновение.

Я отхожу от зеркала и запахиваюсь в длинный вишневый халат из китайского шёлка. Похоже, так и не усну - сна ни в одном глазу. А завтра надо будет выглядеть.
Ладно, не сплю так не сплю. Буду фантазировать о том, как пройдет наша встреча – теперь уже можно себе это позволить.

**********
Я войду под гулкие своды Главного Холла Хогвартса, приветствуя старых знакомых, не замечая давних школьных недругов. Будет играть музыка, гости будут обмениваться друг с другом сотнями ни к чему не обязывающих и никому в общем не интересных реплик. Блики бесчисленных свечей будут казаться бледными после ослепительного июльского солнца, оставленного за порогом, а лица в их отсветах – юными и посвежевшими. Посвежевшими…

Нас не украсила война – никого из нас. В волосах отблескивают седые нити, вокруг глаз разбегаются морщинки от прищура, ставшего за месяцы военных действий отличительным признаком сражавшихся. Никто же не думал на самом деле, что Вольдеморт рискнет посадить своих Пожирателей Смерти на драконов. Драконы всегда были дикими тварями – а с такими наездниками сделались просто крылатой смертью. Мы дежурили на башнях, сменяя друг друга, круглые сутки следя за небом – не появится ли противник. У нас не было крылатых существ, способных тягаться с драконами силой и разрушительными способностями. Только фестралы – к середине войны их уже видели чуть ли не все. Но фестралы не умели изрыгать огонь и упрямо отказывались служить нам крылатыми лошадьми. Основным средством перемещения были мётлы – и как ни неприятен мне был Поттер, на войне я оценила его квиддичные таланты. Его бойцы были едва ли единственным спасением замка, они наносили упреждающие удары и сражались в воздухе, уворачиваясь от проклятий от потоков драконьего огня.

До сих пор помню, как падал вниз живым факелом Оливер Вуд. Он уже работал в Министерстве – но на войне снова стал квиддичным игроком. Правда, уже под руководством Поттера.
В тот день мы разыгрывали матч магов против смерти.
Анджелина пронзительно закричала – в реве драконов вопля было почти не слышно.
Ей ответил презрительный смех.
Он был негромким, но звучал в ушах, словно смеялись в лицо каждому из сражавшихся. Вольдеморт упивался любимым развлечением – играл в Господа Бога. Или в дьявола.

Смерть – опасное оружие, никогда нельзя сказать, не будет ли оно нацелено в следующий момент против тебя… Я не слышала слов Поттера. Я и не видела его – хотя стояла в тот момент на смотровой площадке башни астрономии с поднятой палочкой. Разрывающие заклятья удавались мне лучше, чем многим другим, это была и моя битва тоже…

Я не слышала слов Гарри. Я слышала только тишину, упавшую на Хогвартс, да всхлипы ветра между башнями. А потом время вновь пошло – и Пожиратели Смерти ринулись на нас с яростью отчаяния, безжалостно понукая драконов. Те не пожелали терпеть подобного унижения и начали оглядываться, опаляя седоков пламенем. Видно, рухнуло какое-то сдерживавшее их норов проклятие, и они обернулись против собственных хозяев. Впрочем, о «хозяевах» речи больше не шло – это была уже не вражеская армия, а орда дикарей, вооруженных, смертельно опасных, но лишившихся своего предводителя – а с ним и половины прежней дерзости.
Бой длился до вечера. Под шквальным огнем заклинаний и огненным дождем, лившимся с неба, несколько смельчаков пробрались к телу Вольдеморта и унесли в Хогвартс – чтобы никому из тех врагов, кто сумел скрыться, не пришла в голову идея унести труп и попытаться его оживить… ну или начать распускать слухи, что глава темной армии на самом деле жив.
А Поттер так и не спустился взглянуть на своего поверженного врага до глубокой ночи – пока всё закончилось.

Праздновать по-настоящему было некогда, в последующие недели мы добивали уцелевших и попрятавшихся Пожирателей Смерти. Мне повезло: я нашла того, кто убил Парвати. Он, наверное, подумал, что ему явился призрак – мы с сестрой были очень похожи. Были… теперь я уже ни на кого не похожа. Я одна – Падма Патил – меня не с кем сравнивать.

Я убила его. Убила теми же двумя словами, которыми Поттер прикончил Лорда. И голос у меня не дрогнул, хотя он стоял передо мной безоружным, а я никогда до этого не убивала безоружного врага. Но это не было убийством – это было свершением правосудия.
Через пару дней Маградио объявило о конце войны. Был июнь.

Я напилась в праздничный вечер – и рыдала в голос всё на той же Астрономической башне, оплакивая Парв и всех погибших друзей. Рыдала в одиночестве, в первый раз после войны. А когда слёзы кончились, и я посмотрела вниз, увидела тебя. Вернее, вас – всех троих, Поттер и Уизли шли по обе руки от тебя. Вы были абсолютно пьяные – голоса доносились ко мне наверх в ночной тишине вперемежку с твоим визгливым нервным смехом.

Каждый праздновал по-своему, не так ли? Быть может, ты рассчитывала, что теперь Поттер скажет нечто важное, долго откладываемое. И он сказал – я до сих пор помню потрясенное выражение на твоем лице, когда через неделю он обнародовал свои отношения со Снейпом.

Школа закончилась. Чуть ли не всех нас наградили орденами – мой лежит сейчас на подзеркальнике, отблескивая в лунном свете. Я надену его завтра. Мы все наденем. Не из гордости, а из чувства общности, в память о тех днях, когда наша жизнь зависела друг от друга, а жизнь магического мира – от нас.
Мы без экзаменов и испытательных сроков устроились на те места, куда хотели. Я – в отдел борьбы с магическими правонарушениями, Поттер – в отряд ауроров, а ты стала преподавателем в Хогвартсе. В тот вечер на празднике я видела тебя в последний раз – и так и не осмелилась подойти.
Завтра я увижу тебя снова.

Я зябко кутаюсь в халат. Воспоминания не задушишь, они так и норовят вылезти наружу, как только расслабляешься. Послевоенный синдром, говорят колдомедики. А может, воспоминания о тебе неотторжимо связаны с войной – это была и моя борьба с самой собой. Заставлять себя изо дня в день не приближаться, не говорить, не вздумать прикоснуться – близость опасности обостряла чувственность, я боялась не справиться с собой. Справлюсь ли завтра?

… Слушай, а зачем мне, собственно, новое платье – мы же не встречались с праздничной ночи. А значит, можно надеть что угодно: ты ничего из моих вещей не видела.
Я не стану наряжаться, довольно будет и обливающего тело шёлка. Любимое синее платье подойдёт как нельзя лучше – в меру торжественное, в меру сексуальное. Хотя о чем я, тебе такой аспект уж точно не может быть интересен.
Но – предположим, только предположим – тебе покажется скучной праздничная суета, а непрерывные приветственные возгласы начнут вызывать раздражение. Ты решишь напиться, как в ночь выпускного, когда не сводила глаз с Поттера рядом со Снейпом и опустошала бокал за бокалом.
И тогда я подойду к тебе.
Видишь, я готова пойти на унижение – лишь бы ты отнеслась ко мне благосклонно. Готова к тому, что ты захочешь меня, если захочешь вообще, на один раз, хмельная и не отдающая себе отчета в своих поступках.
Только до чего же мне не хочется быть твоим утренним похмельем.
Значит, даже при осуществлении желаний мне придется уходить крадучись, пока ты будешь спать.

На глаза наворачиваются непрошеные слёзы, и я торопливо смахиваю их тыльной стороной ладони. Даже в сумасшедших мечтах я не могу представить тебя согласной, просто захотевшей этого, так же как и я.

Я подойду, держа на отлете высокий хрустальный бокал с переливающимся усладэлем, и трону за плечо. Не знаю, в чем ты будешь, но представляю почему-то срез декольте и чёрный бархат, облегающий твои плечи. Раньше, чем ты обернешься, мое сердце пропустит десяток ударов – а потом забьется прямо в горле, не давая дышать, не позволяя сглотнуть.
Ты повернешься – быстро и слегка неуклюже, как я помню со школьных лет – и уставишься карими глазами в моё лицо. Конечно, ты меня не узнаешь. И брови приподнимутся в равнодушном удивлении, потому что ты не сможешь вспомнить, ни кто я, ни как меня зовут. Разве что наведет на ассоциации мое сходство с Парвати – как-никак вы вместе учились. Ты должна ее помнить – вы часто разговаривали в тот последний год нашей учебы, оборванный войной. Парвати Хогвартс так и не закончила – авада навсегда оставила ее в студенчестве.
Ты взглянешь на меня, не зная, что я давно наблюдала за тобой, скрываясь за спинами знакомых и незнакомых. Желая хлопнуть тебя по плечу – как обычно здороваюсь с друзьями, встречаясь после работы – и не смея подойти. Потому что ноги тяжелеют, во рту пересыхает, а щеки заливает предательский румянец при одной мысли о том, что я дотронусь до тебя.

Почему я так этого боюсь – я, знавшая не одну случайную встречу и бурную ночь, я, прошедшая войну, в конце концов?
Я не хочу думать, что моя подростковая одержимость не прошла с возрастом. Не хочу – потому что это ставит меня в зависимость от тебя, а я не терплю зависимости ни от кого.

Я непринужденно улыбнусь тебе в надежде, что вот сейчас твой взгляд вспыхнет узнаванием и приязнью – и, не дождавшись, просто скажу: «Привет. Я - Падма Патил. Не узнаёшь?» И тогда ты слегка нахмуришься на секунду, тряхнешь волосами и скажешь: «Точно. Сто лет тебя не видела. Как ты?» Или: «Где ты теперь?» Самым сложным будет не воспринять ни к чему не обязывающую фразу как предложение поговорить по душам. Иначе я выболтаю тебе что-нибудь лишнее.

Но – может быть – тебе захочется поговорить самой. И тогда я буду тебя слушать, забыв про праздник, не отвечая на кивки однокурсников, не отвлекаясь на то, чтобы заново наполнить бокалы.
У тебя ведь никогда не было подруг, верно? Ни одной. А тайны были. С кем ты делилась ими? Ни с кем, наверное. Для поддержки у тебя были Уизли и Поттер, а в женских сплетнях ты не нуждалась.
Я помню и собственную замкнутость, хотя у меня-то как раз подруг хватало. Но кому из них я могла рассказать про чувство «не того цвета»?.. Да узнай кто, что я мечтаю о сумасшедшей заучке Грейнджер, меня бы попросту подняли на смех.
Нам с тобой вряд ли удастся стать подругами. Это не наши роли.
Но этого я и не хочу. Я хочу совсем иного.

**********
За окном уже занимается рассвет и вовсю поют птицы, когда я поднимаюсь с кресла и широко, по-кошачьи, потягиваюсь. Кажется, бессонная ночь, против ожиданий, пошла мне на пользу. Я не только не выгляжу невыспавшейся или уставшей, я выгляжу лучше обычного. Чуточку лирической бледности, чуточку лихорадочного блеска в глазах, который можно отнести к предвкушению праздника. Я рассчитываю на начинающийся день.
Я собираюсь встретиться с тобой.

Я встаю около зеркала и начинаю привычными чёткими движениями наносить макияж.

Вспоминала ты меня или не вспоминала, узнаешь меня или нет – Мерлином клянусь, сегодня ты меня вспомнишь.

Serpensortia

Ты меня вспомнишь - Текст произведения

Это было...

comment