Гарри стоит у арки. Он бывает здесь не так уж часто - раз в несколько недель, а то и месяцев. Но теперь он не понимает, как когда-то чёрный цвет мог казаться ему просто чёрным. За прошедшие годы он научился различать все оттенки колышущейся Завесы. Мягкие бархатно-чёрные провалы; вороной, отливающий сизым цвет перьев гиппогрифа; светло-чёрный, почти тёмно-серый, как ноябрьское вечернее небо; иссиня-чёрный – его любимый цвет. Цвет волос Сириуса… Когда-то он верил, что Сириус не умер. Что его можно вернуть – нужно только попытаться. Теперь Гарри знает – из-за Завесы не возвращаются. Позади – оконченная война, победа над Волдемортом, мёртвые враги, погибшие друзья. Приглашение на крестины от Рона и Гермионы, прозрачные глаза Луны Лавгуд. Серые полуприкрытые глаза Драко Малфоя, лежащего в луже собственной крови: Сектумсемпра. Сурово сжатые губы старухи Лонгботтом, стоящей у могилы своего единственного внука. Его, Гарри, собственная жена. Розовый, как у кошки, рот Джинни и её волосы, каждую ночь рыжими верёвками обвивающиеся вокруг его шеи. Каждую ночь он просыпался, задыхаясь, как выброшенная на берег рыба, и долго не мог успокоиться. Однажды он отвёл жену к парикмахеру и смотрел, как рыжие пряди опадают на пол под равномерное, успокаивающее щёлканье ножниц. Той ночью он спал спокойно. Ему снился Бродяга, бегущий по берегу моря. Спустя месяц заплаканная Джинни вернулась в дом родителей, поднялась наверх и закрыла за собой дверь. Вниз она больше не сошла - через неделю повесилась в своей собственной комнате. На похороны Гарри не пошёл. Послал большой букет тяжёлых траурных роз, которые, скорее всего, оказались в мусорном ведре. Впрочем, ему было всё равно. Сириус снился почти каждую ночь.
Иногда он шёл в Отдел Тайн. Долго стоял у Завесы. Не так, как раньше – с безумной надеждой ожидая, что вот-вот разберёт в тихом шепоте из-за Завесы насмешливый резкий голос и знакомый лающий смех. Теперь он просто стоял и смотрел, и ему, как и в первый раз, хотелось подняться на платформу и пройти сквозь эту мягко колышущуюся вуаль. Ощутить на запрокинутом лице прикосновение мягкой холодной ткани, словно бережное касание ладоней Сириуса. А потом не чувствовать уже ничего. Часто он разговаривал с крестным. Ничего особенного, никаких просьб о прощении и сожалений - Гарри знал, что Сириус простил бы его. Но сам себя он не простит никогда. Он разговаривал с Сириусом, не ожидая ответа – как может ответить тот, кто покоится за Завесой? Гарри рассказывал крёстному обо всём, что случилось с ним со времени последнего визита: Молли Уизли не разговаривает со мной, а при встрече делает вид, что просто не узнаёт. Дом на Гриммолд-Плэйс ветшает – прости, Сириус, я не могу заставить себя сделать там ремонт, ведь этот дом – единственное напоминание, что осталось мне от тебя… Недавно заходила Гермиона – говорит, что гуляла с сыном неподалёку, и тому захотелось навестить крёстного. Я тоже хотел бы навестить крёстного, Сириус.
Сегодня Гарри пришёл позже обычного. Изорванный чёрный занавес равнодушно колыхался в неподвижном воздухе. Гарри подошёл к нему и сказал: - Привет, Бродяга… Завеса дрогнула и медленно качнулась вперёд-назад в нескольких миллиметрах от протянутых рук. Холодное дуновение коснулось ладоней. - Прости, что так поздно. Меня задержала Тонкс. Мы встретились в Диагон-аллее, столкнулись нос к носу. Она всё такая же, Тонкс – запнулась об меня и выронила всё, что у неё было в руках… Говорила, чтобы я непременно заглядывал к ним в гости, что Люпин будет рад, что у них скоро очередная годовщина… Годовщина брака, Бродяга. Представляешь, они счастливы вместе. Конечно, представляешь… Я как раз собирался зайти к тебе, Бродяга, и тут вдруг подумал… ты только не смейся… Это, конечно, глупо, но я зашёл в лавку Главера и купил вот это. То, что шире – твоё… ну, я думаю, что оно подошло бы тебе. А вот это – для меня… Знаешь, Главер так таращился - думаю, завтра в газетах появятся заметки о том, что не успел я похоронить одну жену, как тут же подыскал себе вторую. А может, и не появится ничего, маги быстро забывают… почти так же быстро, как магглы. Хорошо бы и меня забыли. Бродяга… я не шучу, Бродяга. Я давно хотел сказать тебе, да не знал тогда – что именно. Я хочу быть с тобой, Бродяга, понимаешь?.. Понимаешь, что это значит, Бродяга?
Тишина, и мягкий трепет Завесы, и слабый многоголосый шёпот из-за неё, и ощущение чьего-то присутствия. Раньше оно сводило с ума, заставляло дёргаться и напряжённо ждать: а вдруг?.. Теперь Гарри привык.
- Я купил это для нас, Бродяга. Я хочу, чтобы одно было у тебя. А второе… я хотел бы, чтобы его надел мне ты. Мне не нужен никто больше, понимаешь? Я… я люблю только тебя. И я хочу… пусть хоть так, Бродяга. Ты ведь не отказал бы мне?.. Я знаю – ты бы не отказал. А если и отказал бы – я смог бы тебя уговорить, верно?.. Он сжимает кольца в ладони и произносит: - Сириус Блэк, согласен ли ты сочетаться законным… ну, в нашем случае не совсем законным… законным браком с Гарольдом Джеймсом Поттером… заботиться о нём, быть с ним в болезни и здравии, в горе и радости, до последнего часа… Ты согласен, Бродяга?..
И вновь – тишина, и на краю восприятия – бормотание и пронизывающее дуновение из-за Завесы… Гарри бросает кольцо в проём арки, и оно исчезает – без звука, только шевелится потревоженный занавес.
- А теперь моя очередь… Гарольд Джеймс Поттер, согласен ли ты… согласен ли ты взять в законные супруги Сириуса Блэка… обещаешь ли ты… повиноваться ему по первому слову… любить его, пока… пока смерть не соединит вас… Его голос прерывается. По щекам скатываются две блестящие дорожки. Он на мгновение прикрывает глаза и отвечает сам себе: - Согласен. Обещаю. Сириус… я хочу, чтобы ты знал - кроме тебя никогда… не было никого… Гарри сглатывает комок в горле и снова замолкает. Потом говорит со смущённой улыбкой: - А сейчас тебе полагается поцеловать меня, Бродяга.
