Не свинец, нет. И не расплавленное серебро. Это ртуть, самая настоящая ртуть – вязкая, с чернильным пятном расплывающегося зрачка – почему ты так медленно моргаешь? В свете факелов твои ресницы кажутся серебристыми иглами, царапающими сердце.
Взгляд медленно скользит по нежной коже; воздух стал таким густым, что каждый вдох напоминает глоток – не воздух, подсолнечное масло скользит по горлу, вызывая лёгкую тошноту – твои губы в свете факелов еще бледнее. Влажный выблеск зубов. Твои выдохи на моем подбородке. Я, наверное, сошёл с ума.
Серебристый пушок над верхней губой покрывается каплями пота, большой палец, касающийся моей шеи, влажен – какая сладкая пытка, какая вязкая пытка, я тону в тебе, как муха в патоке, – в твоих выдохах, в твоём влажном тепле, в твоих ртутных глазах с сине-зелёными искрами, я тону…
Ты отталкиваешь меня и брезгливо вытираешь руки о мантию Гойла. Слух включается со щелчком, и я слышу, как высокомерно ты растягиваешь слова: – Я сглупил, думая, что смогу объяснить тебе что-то, Поттер.
Как невыносимо медленно ты вытираешь пальцы вытащенным из кармана платком. А потом бросаешь платок на холодный каменный пол и уходишь. И я долго смотрю тебе вслед.
– Ну и гнусный же хорёк этот Малфой! Почему ты ничего не сказал ему, Гарри?
Это Рон; и я едва сдерживаю порыв сказать ему: «Заткнись, Уизел!» Ни слова не говоря, я поднимаю с пола платок. Мал-фой… Я насквозь отравлен тобой; какое ядовитое имя…
