Залитые солнцем осколки

Она – точёная статуэтка с разумом бабочки. Её манит огонёк прекрасного, голубая на фоне белоснежной кожи жилка трепещет на шее подобно хрупким крылышкам. Кажется, только прикоснись, появятся синяки, ведь так легко смазать пыльцу.
Она не противится мнению большинства магического мира. Когда-то давно она поверила в то, что действительно воздушна и ветрена. Перестала обращать внимание на то, что принадлежит к числу лучших дуэлянтов школы, что её лучший предмет вовсе не Косметические Чары, а Руны, что последний раз проигрывала в шахматы против своего отца в тринадцатилетнем возрасте.
*
Он - воплощение мятежа, молодости и силы. У него подтянутая фигура, широкие плечи и колкий взгляд. Его внешний вид – вызов обществу: длинные волосы, собранные в хвост кожаным шнурком, разбойническая серьга в ухе, потрепанные джинсы и кожаная куртка. Он полон благородства, удачливости и умелости, так говорят люди. Он – первый за столетия человек, принятый на работу в Гринготтс.
А ещё у него волосы цвета заходящего солнца.
*
Они встретились. Его сияние ослепило бабочку, и она, прекрасная, пала в его объятия.
Они познакомились и заинтересовали друг друга. Он пригласил её на футбольный матч любимой маггловской команды. Она так сильно удивилась предложению, что не подумала отказаться. Было непривычно и дико, безумно шумно и несколько грязно, но к концу матча она охрипла, а вместо прощания целовала его в губы, дабы не мучить и без того посаженный голос.
Они объявили свою помолвку. Счастливый конец обыкновенной сказки. Он – из бедной семьи, но богатый духом и способностями, она – из благородного, могущественного рода, воплощение изящества, вкуса и поверхностности.
Когда он проснулся однажды утром, и дыхание перехватило от ужаса, поскольку рядом не оказалось тепла её тела, он сделал ей предложение. Как только она вышла из душа. Она согласилась, тая под его ладонями и губами. Он целовал ее, будто она восстала из мёртвых.
*
А потом произошло это…
- Би-илл! – Она рыдала, рвя на голове волосы. От образа изящной вейлы не осталось ничего кроме убивающейся от горя и отчаяния женщины.
А он лежал подле, истекающий кровью, изуродованный, бледный где-то там под слоем крови и грязи, и умирал.
Пока не подоспела Мадам Помфри, пока длились часы мучительных попыток, остановить кровотечение, стабилизировать общее состояние, на протяжении всего этого времени ей казалось, что под ногти вбивают клинья, что сердце горит, а дыхание вот-вот кончится.
Он пришёл в себя. Она всё не могла унять слёзы, судорожно вцепившись в его здоровую руку. Он шептал «Флёр» и, морщась от боли, осторожно гладил по голове. Он очень сожалел о том, что сквозь бинты не может почувствовать шёлк её волос. И они жили долго и счастливо?

Он пришёл в себя и начался ад.
Флёр любила его. Ей был отвратителен вид его ранений, отказывающихся заживать, но она быстро привыкла. Пришлось смириться с тем, что в жизни не только красота и изящество. Предательские мысли посещали её и не раз. Может быть, стоит уйти? Не бросать любимого, нет, просто бесшумно притворить за собой дверь, ведь всё изменится, сейчас есть чувства, а что будет, когда они притупятся? Разве ей нужен искалеченный урод? Но она с корнем вырывала эти мысли из сознания. Предательство – для слабаков, а она его любит…
Билл счастлив тому, что остался жив, но… Ему больно, не переставая саднят щёки, будто грязь забила раны. Он любит Флёр, без памяти любит и не представляет себе жизни без неё, но… он чувствует вину перед ней. От него не ускользает тот факт, что она морщится каждый раз, принимаясь за обработку его ран. Иногда он думает, что проще для них обоих было бы, если бы она просто бросила его, перестав играть роль героини.
Когда его рвет, после того, как, наконец, удаётся выпросить у медсестры зеркало, ему становится непонятным, как Флёр может терпеть его близость почти круглосуточно. Память услужливо подкидывает воспоминания: Флёр, держащая его за руку, Флёр, целующая тыльную сторону его ладони, Флёр, осторожно прикасающаяся губами к его шее. Она ни разу не прикоснулась к его губам. Проклятое чувство долга, думает он и с трудом проглатывает комок в горле.
А тем временем всё так и есть и он прав. Ей всё чаще и чаще хочется запереться где-нибудь и кричать до хрипоты, может быть до крови. Ей отвратительны гноящиеся рытвины, исполосовавшие его лицо, её раздражает кудахчущая будущая свекровь, сочувственные взгляды и слова соболезнований друзей и знакомых, её бесит то, как ведёт себя Билл. Павший рыцарь, поверженный герой, он утопает в жалости к самому себе и в апатии, будто жизнь кончилась, будто бы он не должен благодарить господа Бога, Мерлина и Фортуну вместе взятых за то, что ещё дышит и что она остаётся подле него. Он смотрит глазами побитой собаки и говорит страшные вещи. О том, что Флёр лучше уйти, найти кого-нибудь здорового и красивого, начать новую жизнь. Соблазн причиняет почти физическую боль, а то, как низко Билл думает о ней – обиду.
Он хочет, чтобы она перестала быть безупречной («Да Билл, конечно Билл, подожди минутку, дорогой…»). Чтобы сделала что-то, чтобы он смог винить её и перестать ненавидеть себя за то, что пользуется её порядочностью и преданностью.
Скрипя зубами, она мечтает о том, чтобы он наконец-то поднялся на ноги, прекратил мелодраму и принялся за лечение всерьёз. Она мечтает о прежнем Билле. Не внешне, тут она не тешила себя и намёком иллюзий. Но она может стерпеться со шрамами, лишь бы раны затянулись. Она хочет, чтобы очнулся тот мужчина, подле которого она чувствовала себя дома.
Билл становился всё более раздражительным и резким. Он всё чаще прикрикивал на Помфри, мать, а на Флёр почти огрызался. Прошло уже полмесяца с нападения на Хогвартц, они всё ещё не покинули больничного крыла. Был вторник, Флёр вышла подышать свежим воздухом и успокоиться, а когда возвращалась, мимо неё пронеслась рыдающая миссис Уизли.
В тот день её терпение пало смертью храбрых.
- Поднимайся! – Кричала она, метаясь по больничной палате наподобие фурии, скидывая в сотворённую магией сумку бинты, медикаменты и просто вещи, случайно подворачивающиеся под руку. В конце концов, они ведь разве что не успели поселиться здесь.
- Что? Куда? Ты с ума сошла? - Он смотрел на неё ошарашено и не без доли страха.
- Если тут кто-то лишается рассудка, так это ты! Хватит, надоело! Ты парализован, ты ослеп, ты неизлечимо болен?! Дышишь? Дышишь, так и возрадуйся, чёрт возьми! Ты жалок, ты мне противен! – Она тяжело дышала, почти задыхалась, ярость сносила плотины.
- Раз жалок, так иди! Проваливай на все четыре чертовы стороны, зачем я тебе такой весь «отвратительный», - он передразнил её голос, и она поморщилась, – Сдался?! – он орал. Звенели стёкла.
- Замолчи! – прошипела она, – Замолчи, иначе я тебе что-нибудь сломаю, клянусь Елисью и Морганой. Ненавижу. Вставай, кому сказано! – притопнула ногой так, что содрогнулись стены, и, схватив его за руку, резко дёрнула на себя. Протащила к камину, и, захватив свободной рукой столько каминного порошка, сколько позволяли скрюченные пальцы, швырнула и его и порошок в пламя.
- Ирландия, Eden. – Круглые, наполненные страхом глаза Билла растворились. Она перевела дыхание и вновь потянулась к горшочку с волшебным порошком.
- Eden, Ирландия! – Крикнула она камину, почти злясь на него за то, что одно и тоже приходится повторять дважды.
*
- Какого чёрта?!
А ведь за эти полмесяца она и забыла о том, что Билл на голову выше её. Сейчас он выглядел устрашающе, нависающий над ней, всклокоченные рыжие патлы, дикие глаза. И да, раны. Одна из них, у самого уголка рта, снова кровоточила. Флёр резко подалась вперёд, упёрлась ладонями ему в грудь и впилась в губы секундным поцелуем. Слизнула выступившую кровь и прошептала на ухо несколько обалдевшему Биллу:
- Вернусь через две недели. Будь, пожалуйста, к тому времени человеком.
И аппарировала. Ему не хватило доли мгновения, чтобы сомкнуть пальцы вокруг её предплечья.

Он.
Вне себя, в ярости, да как она смеет, кем она себя мнит?! Он ураганом проносится по дому, срывает двери с петель, распахивает шкафы и шкафчики, опрокидывает стулья. Он ищет выход и слепо проносится мимо него несколько раз кряду. Когда он распахивает, наконец, входную дверь и делает рефлекторный шаг вперёд, ярость даёт трещину, надламывается, и вздох спустя опадает битой скорлупой с его взора. За стенами домика - идиллия, рай, Эден? Всюду зелень, яркие точки цветов, словно брызги с кисти щедрого на краску художника, мелодичное пение птиц. Ведь это именно то, что ему нужно. Возможность прийти в себя, заново переписать собственное сознание без влияния извне, полная, блаженная изоляция. При мысли о том, что он, наверное, должен быть благодарен Флёр, в нём всё-таки проскакивает искра злости и раздражения. Забыть обо всём и обо всех. К чёрту женщин, войну и прочую дрянь. Он возвращается в дом. Хочется есть.

Она.
Она говорит всем, что он в безопасности, гостит у её знакомых в Ирландии. Она вздыхает спокойно и с головой окунается в привычную жизнь. Вот только… квартира кажется пустой, в разговоре по каминной связи ей слышится эхо. Заходя в гостиную, она каждый раз почти ожидает увидеть Билла за рабочим столом, волосы, собранные в хвост, чтобы не мешали работать над чертежами, спина немного сутулая, на столе творческий хаос.
В квартире царит безупречный порядок. Флёр не любит убираться, поэтому несколько раз в неделю к ним приходит Милли, и делает всю работу по дому. Только теперь убирать почти нечего. Флёр редко бывает дома, ей неприятны пустынные комнаты, эхо, передразнивающее звук её шагов, слишком высокие потолки с так хорошо знакомыми трещинами. Флёр работает допоздна. Она ужинает в ресторанчике за углом. Она зачастила в гости к бывшим сокурсницам. Успевших выскочить замуж она старается избегать. Ей неприятна пыль семейной идиллии, которую её замужние знакомые так любили бросать в глаза.
*
- Флёр, я слышал о том, что случилось с Биллом, мне очень жаль. Передавай ему привет, ладно?
- Хорошо, Мик, – она рассеяно поправляет выбившуюся из причёски прядь волос. Мик жадно провожает жест взглядом.
- Как он вообще? Я слышал, он теперь чуть ли не оборотень? На людей не кидается? Да и раны, говорят, не заживают, истекают гноем и…
- Ему очень даже хорошо. Раны уже заживают. Он гостит у моих знакомых. – Она мило улыбается. – А вот ты выглядишь неважно. Бледный совсем, зеленоватый. У тебя ничего не болит?
- Да нет, вро-о.. О-ой…
- Вот и я о том же, - сказала она уже в спину удаляющегося в сторону туалетных комнат с завидной скоростью коллеги.
Число воздыхателей, неожиданно пришедших к выводу, что теперь она свободна, возрастало в геометрической прогрессии. Проблематично было то, что внимание ей льстило и доставляло слишком уж большое удовольствие. А перед внутренним взглядом стояло изуродованное лицо Билла.

Он.
Ел и спал. Зеркала он намеренно избегал. В одной из комнат обнаружился маггловский телевизор. В другой - книжный шкаф, полки которого едва ли не прогибались под пузатыми томиками романов «для ведьмочек», вперемешку с тяжелой теорией магии и классикой. На третий день ему стало совестно за совершенный погром, и он принялся за поиск инструментов. На четвёртый день кончились продукты. После недолгих раздумий, он пришёл к выводу, что заточение против воли вполне оправдывает его намерение использовать обнаруженную в сахарнице заначку. С собой денег у него не было, Флёр не… Тут он оборвал свою мысль и насвистывая слишком жизнерадостный, чтобы быть искренним, мотивчик, отправился искать одежду.
Дорога начиналась у ворот и убегала далеко, назад и вперёд. Билл потоптался некоторое время на одном месте. Пристально посмотрел в глаза обоим сторонам, оглянулся на дом. И решительно двинулся в путь.
Примерно через час ему повстречался первый указатель. Little Willshire, 10 km. Он лишь поджал губы и прибавил шагу. Есть хотелось очень сильно, а в рюкзаке перекатывались жалкие остатки провизии - три яблока, два сэндвича и бутылка воды из-под крана. На самый крайний случай была припасена волшебная палочка вместе с Accio, но он надеялся, что до такого не дойдёт. Не хотелось повергать магглов ближайших окрестностей в страх и ужас летающими окороками.
Когда он, совершенно измотанный и жутко уставший, добрёл до города, то ощущал себя Колумбом, открывшим Америку. Казалось, он преодолел не несколько часов пешего похода по совершенно безлюдной деревенской дороге, а что-то по значимости способное сравниться с переходом Ганнибала через Альпы. Ему понравилось чувствовать себя счастливым и довольным. Саднящие ноги и тягучий голод только добавляли остроты впечатлению.
Он хотел дождаться темноты, но голод пересилил.
Дверь таверны протяжно скрипнула под его рукой. «Sheltered soul» многозначительно гласила вывеска, но Билла предсказуемо больше интересовало благополучие своего желудка.
Пыльный солнечный свет купался в лужицах на потрескавшемся тёмном дереве стойки и ороговевшем от времени паркете. Запутавшись в тюле, грустно жужжала муха. Дюжина столов щетинилась громоздившимися на них стульями вверх ножками. Двоё помятых на вид завсегдатаев сидели за стойкой, меланхолично потягивая нечто, на вид слишком алкогольное, чтобы быть в употреблении в столь ранний час. Пожилой владелец таверны восседал напротив них с другой стороны деревянной поверхности и внимал их ленивому разговору, подперев подбородок костлявым кулаком.
Билл кашлянул, и внимание неторопливо и почти неохотно было переключено на него. Три внимательных взгляда ощупали его лицо, одежду и телосложение. Не дольше ожидаемого задержались на едва прикрытых бинтом и пластырем, только-только начавших заживать ранах на лице (по мнению Билла, сказывалось отсутствие стресса).
- Добрый день, мистер. Желаете освежиться? – промолвил, наконец, владелец таверны, безбожно проглатывая окончания.
Билл глубоко и облегченно вздохнул.

Она.
Переспала-таки с соседом напротив. У него были длинные, рыжеватые волосы, ямочка на правой щеке, мягкие нежные руки, рояль в гостиной и впечатляющий словарный запас.
Лёжа в его кровати, прижатая к его боку его рукой, ей было худо от мысли, что она изменила «любимому», выждав с неделю. При мысленно произнесённом слове «любимый» в глазах выступили слёзы, на «неделе» она осторожно выбралась из опостылевших объятий. Торопливо собрала разбросанную по полу одежду и поспешила покинуть как квартиру, так и жизнь случайного любовника.
Лёжа уже в собственной кровати, она плакала, долго и с упоением. Исключительно из жалости к самой себе.

Он.
Провёл ночь в крохотном номере, пропахшем нафталином и временем. Ему снился покой и мерный стук тугих дождевых капель по черепице.
Проснувшись, он обнаруживает мокрое тёмное пятно на потрескавшейся извёстке потолка и пепельные струи дождя, с исступлением бьющиеся о грязные стёкла.
Вилл, владелец таверны, добродушно приветствует его и ставит перед ним тарелку с глазуньей и зелёным горошком, а подле чашку с изумительно пахнущим кофе. Билл сглатывает слюну, благодарит, и с энтузиазмом принимается за завтрак. Погода отвратная, денег у него кот наплакал и поэтому он, сыто и разморено развалившись на табурете за стойкой, предлагает старику поработать на него некоторое время - только за еду и ночлег. Вилл смеряет его проницательным взглядом, но соглашается с радостью. Билл решает не медлить, и, вооружившись передником, косынкой, стремянкой, шваброй, ведром и целым батальоном тряпок, бросается в бой за чистоту.
К вечеру у него болит все, что не ноет, патроны забегаловки посмеиваются утайкой и не очень, а сил едва хватает на то, чтобы время от времени донеси стакан с виски до рта и, сделав глоток, поставить обратно. Он внимательно вслушивается в разговоры вокруг себя, не спешит отвечать на вопросы и щедро сыплет шутками направо и налево. Всё это принимается за должное и жизнь кажется просто прекрасной. Война будто не существует, его младший братишка Рон, будто не ребёнок ещё, не противостоит рука об руку с двумя лишь друзьями, Гарри и Гермионой, времени, магии, политике, злу. Будто бы не было отравивших его неизвестно чем ранений. Будто не осталось уродливых ран, нет боли страшнее ушибленного колена (он навернулся таки со стремянки) или натёртых шваброй рук.
Он спал и не видел снов.

Она.
Скучает, ей одиноко. Со скуки она спит с Руфусом из соседнего отдела и окончательно понимает, что таким образом проблему не решить. Вторая неделя почти истекла, ей стыдно, ей безумно не хватает Билла, ей хочется снова жить полноценной жизнью, а не вдовой при живом муже. Вокруг война, а она страдает какой-то дурью.
Она аппарирует.
Дом пуст. Дверь заперта на ключ. Никаких следов насилия, наоборот всё очень чисто и аккуратно. Сердце колотится так, что кажется ещё чуть-чуть и…
«Ты вейла, вейла, вейла…» шепчет сознание, и она пытается успокоиться, сконцентрироваться на облике Билла. «Где ты?» Шёпотом в пустоту и остаётся лишь понять, что означают узкие улочки и изумрудно-зелёный мох, окаймляющий булыжники мостовой.
*
Разгорячённый спор мгновенно прерывается, как только она переступает порог заведения.
Оглушительно громко хлопает дверь, к которой Билл прижимает её, протащив по лестнице на второй этаж. Вокруг полуночный мрак, тусклый свет фонарей с улицы едва пробивается сквозь толстое оконное стекло, Билл больно сжимает её предплечья, он громко и порывисто дышит, и на секунду обнажает зубы в оскале. Флёр страшно. Чуть-чуть.
- От тебя разит изменой, но ты явилась-таки и даже раньше назначенного тобой же срока. Ты бросила меня в совершеннейшей глуши, не позаботившись о деньгах и провизии, но это лишь помогло мне. Тебя трясёт от страха, но в то же время от возбуждения. Ты знала о том, что сегодня полнолуние? - Он в ярости, его хриплый шёпот обжигает ушную раковину, она зажмуривается и резко мотает головой из стороны в сторону. У нёе кружится голова, он отпускает её, отступает на полшага и она сломанной куклой следует за ним.
Едкое: «Мне кажется, что мы таки поженимся», ещё долго звенит у неё в ушах, а затем стоны и крики и тишина…
:::
У всех пар свои курьёзы. Ремус с Дорой иногда целыми днями молчат, общаясь друг с другом только взглядами, жестами, прикосновениями. Рон с Гермионой часто спорят и ссорятся из-за пустяков, в то время как любят друг друга без памяти. Молли с Артуром иногда обращаются друг к другу на Вы, Молли приседает в хромых от старости и полноты реверансах, пока Артур гнёт в почтительных поклонах негнущуюся спину. На людях по Гарри с Драко едва ли можно сказать, что они знакомы, не говоря уже о том, что они живут вместе уже полтора года. Невилл с Луной... Список можно продолжать до бесконечности.
Билл с Флёр иногда, если погода солнечная, останавливаются перед отражающими прохожих витринами. Независимо от того, торопятся они, или нет, они замирают на несколько минут, и внимательно вглядываются в глаза своих двойников. Пропитанное солнцем стекло отражает Билла, предварительно стерев почти полностью его шрамы, и сделав яркие голубые глаза ещё ярче, а Флер, лишив её острой, почти резкой красоты, превращая её в нечто эфемерно-прекрасное простотой. Они держатся за руки, улыбаются и продолжают свой путь.
Иногда, очень-очень редко, кто-нибудь да и бросает в лицо Билла, яростно шипя:
- Монстр!
И тогда Флёр, мило улыбнувшись, отвечает за него сладким голосом:
- Vous n`avez pas d`idée… [1] – И позволяет своим чертам лица плавно перетечь в черты лица вейлы.

fin.

[1] Вы даже *представить* себе не можете…

Залитые солнцем осколки

Einsicht

Залитые солнцем осколки - Текст произведения

Воздушно...

Да.

Под впечатлением

Восхищение

Вопрос