В первое утро февраля наш дом наполнен уютной тишиной и прохладным утренним светом. Свет играет в моей кружке с крепким чаем, на волосах Гермионы и на тарелочках, висящих позади нее на стене.
Я люблю, когда она такая по утрам. С распущенными, только что расчесанными волосами, которые ровной волной лежат на плечах, с ненакрашенными золотыми ресницами и сонным взглядом из-под них. Она едва улыбается мне и задумчиво размешивает сахар в своем чае. Рядом, на блюдечке, лежит выжатый кружок лимона – она никогда не оставляет его в чашке. Ей не нравится, когда он мешает ей пить.
В такие моменты я даже люблю этот дом, как свой, хотя официально он и принадлежит Гарри. Но он подарил его нам. Он не может жить здесь один, а нам сложно сосуществовать с моей мамой и Джинни в опустевшей Норе. Нам нужно свое «гнездо», как однажды сказал Гарри. Поэтому, раз дом и так пустует, мы живем в нем до тех пор, пока не сможем купить свой собственный.
Это никогда не оговаривается, но вряд ли мы вообще когда-нибудь купим себе дом.
Просто на самом деле он нам не нужен.
В утренней тишине слышно, как тикают часы в малой гостиной. Гермиона пьет свой чай беззвучно, лишь иногда тихо дует на него. Мой же стынет передо мной – я не хочу пока завтракать, я просто хочу посидеть рядом с ней до того, как она начнет быстро собираться на работу.
Где-то в доме хлопает дверь.
Гермиона поднимает глаза и оборачивается.
В другой комнате раздаются шаги, и Гарри вваливается в кухню.
- С добрым утром, – бросает он и садится за стол. Его волосы растрепаны как обычно, щеки ярко-румяные – наверно, он долго шел по улице.
Гермиона улыбается и наливает ему чай.
Это нормально. Это всегда происходит ТАК.
Мы никогда не знаем, где он и когда он придет. Иногда он живет в своем огромном пентхаузе, похожем на декорации для съемок стильного журнала, - подарке Министерства.
Это в центре Лондона, в паре кварталов отсюда, на границе, где консервативный магический мир обрывается и начинается модная маггловская светская жизнь, столь популярная среди молодых богатых магов. Я не знаю, нравится ли ему там жить. Во всяком случае, он говорит, что это проще, чем жить здесь, в доме Сириуса. Иногда он пропадает на дни, недели и месяцы. Он просто исчезает и все. Без звонка или записки. Просто выходит на улицу и пропадает. Мы с Гермионой давно к этому привыкли и не беспокоимся: у нас на кухне висят часы, как в Норе. Там всего три стрелки: моя, Гермионы и Гарри.
Мы просто знаем, что он где-то не с нами, но с ним все в порядке. Часы не могут врать. Никогда.
Периодически он приходит к нам. Просто приходит – и в этом нет ничего странного или особого. Как будто он постоянно живет с нами. Впрочем, так оно и есть, ведь настоящий дом его – тут. И мы его семья. Он может остаться на пятнадцать минут, а может и на три месяца.
Мы всегда ждем, что он останется насовсем.
Гарри в два глотка выпивает свой любимый кипяток с молоком и выдает:
- Я хочу ребенка.
Гермиона удивленно отрывает взгляд от окна и смотрит на него:
- Ты? Почему?
Гарри пожимает плечами и смущенно улыбается:
- Я просто понял, что хочу ребенка. Я хочу сына. Или дочь. Я буду любить его.
И нежно приобнимает Гермиону за плечи.
Это началось курсе на шестом. Это просто случилось, и я не мог винить ни его, ни ее за это. Мне осталось только присоединиться, и они с радостью приняли меня. Почему-то мне показалось тогда совершенно естественным, что Гермиона может принадлежать нам обоим. Ведь мы оба любим ее, каждый по-своему, и она отвечает нам тем же. Я совершенно не ревную, когда он целует ее или когда она остается с ним в его комнате. Она не ревнует, когда он вдруг впивается в мои губы своими и начинает раздевать. И я, и она просто знаем, что это совсем не то, что между мной и ней. Это другое. Это его боль и его страх, его потерянность и странное родство. Это его своеобразное проявление братско-дружеской любви. Только я или Гермиона можем ему дать это, а он нуждается в этом так же, как остальные нуждаются в пище и сне.
Это нормально. Это даже сладко.
Это безумно сладко. Это, наверно, лучшее, что может быть.
Он говорит, что с нами чувствует себя «чистым».
- Ну так как, а, Герм? – Гарри трется носом о Гермионины волосы. – Ты будешь его мамой. А я буду отцом. И Рон будет отцом. А потом вы тоже родите ребеночка, и я буду любить его так же, как и своего. Как тебе?
- Ох, Гарри... мне… сложно сказать тебе сразу, готова я для этого или нет, – Гермиона нервно крутит свою чашку, но по ее взгляду видно, что она на самом деле тоже хочет ребенка от Гарри. Для нас.
- Подумай. – Гарри крепко прижимает ее к себе и упирается подбородком в выемку ее плеча.
И я тоже хочу этого, потому что это сделает его и ее счастливыми. И меня тоже. Возможно, он даже станет тут появляться чаще. А может быть, даже окончательно переселится сюда. Это было бы просто здорово.
Поэтому я нежно улыбаюсь им обоим и поочередно целую их.
От Гермионы пахнет медом и шампунем, от Гарри – незнакомым резким одеколоном. Не его одеколоном – он не использует такие запахи.
У него есть своя личная жизнь. Мы ничего не знаем о ней – с кем он спит, когда пропадает, кого целует и кому дарит свою ласку. Кому продается. Когда он возвращается, мы частенько находим новые засосы и царапины на его спине. Гермиона или я залечиваем их и не спрашиваем. Это совершенно не важно.
Возвращаясь, он выглядит усталым и замученным любовью. Людская любовь всегда его мучила. Такая любовь жестока и требовательна, она ненасытна и всегда требует своего кумира. Всегда.
Со стороны он выглядит как плейбой – наш Гарри. Развязная речь, стильная дорогая одежда, фигура, развитая профессиональным квиддичем и аврорскими тренировками, чарующий взгляд из-под черных ресниц. Он всегда улыбается на обложках журналов и газет, он всегда дает свой автограф, он часто заигрывает с мужчинами и женщинами, которые вскоре после этого сами кидаются ему в постель. Однажды это даже был сам Малфой. Для Гарри нет разницы между полами, между врагами и друзьями. Все знают его. Он самый лучший ловец Англии и победитель Вольдеморта. Но никто не знает его таким, каким знаем его мы с Гермионой – все тем же испуганным подростком, просыпающимся по ночам от кошмаров, страдающим от своей популярности и такого глобального непонимания. Мы гладим его волосы и целуем, и он успокаивается, устроившись между нами.
Он приходит к нам прятаться от ужасов его ночей и его жизни. Без нас он потеряется в этой огромной толпе, в этом туманном городе. Мы нужны ему, и мы нужны ему вместе. А он нужен нам. Мы всегда были вместе. Мы с Гермионой любим друг друга, одновременно оставаясь при этом навсегда влюбленными в Гарри. Не в Гарри Поттера. В нашего Гарри. В беспутного, развязного, сладкого и невыносимо уставшего ангела. Мы готовы раствориться в нем, если он пожелает. Мы принадлежим ему, потому что мы его семья. Конечно, иногда он уходит. Он уходит, и нам всегда больно от этого. Это как отрывать свою руку или ногу – резко, мгновенно. Болевой шок оглушает. Но мы знаем, что он все равно вернется. Потому что ему тоже без нас больно.
Он наш.
Нас всегда было трое.
- Да... – Гермиона медленно кивает, и ее взгляд становится мягким и нежным. - Да, я тоже хочу для нас ребенка.
И только смерть разлучит нас.
