- Мама, мы уходим!
- Хорошо, Джинни. Не забудь пригласить мистера Лавгуда с Луной к нам в гости.
Две толстые огненно-рыжие косички исчезают в камине.
- А ты, Рон, возьми пирог.
Миссис Уизли вытирает руки о лоскутный фартук и протягивает сыну коробку с ароматной домашней выпечкой. Свежеиспеченные булочки с корицей и клубничным вареньем специально для девочки, у которой нет мамы.
- Спасибо, мам. Пока.
Рон целует маму в щеку, бросает в камин щепотку летучего пороха, и его закручивает спиралью вместе с пылью и зелеными искрами. Миссис Уизли тяжело вздыхает и опускается у окна на стул с синей сафьяновой обивкой. В комнате стоит уютная тишина. Наконец можно спокойно заняться садом. Гномов в этом году больше, чем обычно.
Сквозь идеально чистое стекло видно синеву неба и густую листву. Но что это? На подоконнике, за собранной в гармошку полосатой занавеской, лежит забытый детьми букет: белые и фиолетовые астры, пунцовая мальва с салатовыми шишечками, маленькие розочки и неизвестная душистая полевая травка с мелкими белыми цветочками, которой так хорошо украшать букеты. В душе Молли рада, что букет забыли. Она подходит к окну и вдыхает чудесный садовый зеленый запах.
- Вот Рон, вот негодник! Тысячу раз говорила ему: не забудь букет! И в кого он такой растяпа…- ворчит она и улыбается.
Сзади раздается громкий оклик:
- Мам! Я букет забыл!
Миссис Уизли подскакивает от неожиданности и оборачивается. В камине покачивается голова ее сына. Молли тут же принимает строгий вид:
- Рон, ты о чем-нибудь вообще помнишь? Как так можно? Ты такой невнимательный, что…
Она подает Рону цветы. Тот не выглядит виноватым.
- …что забыл цветы, о которых я тебе тысячу раз говорила!!!
- Ладно, мам. Все ОК.
Рон берет букет, и рыжая макушка растворяется в сине-зеленом пламени.
- Мам, я дома! – доносится из комнаты любимый дочкин голос. Пока детей не было, миссис Уизли успела выкинуть всех гномов, проредить морковь, прополоть люпиновую клумбу и сварить суп на ужин. Она отрывается от книжки – авантюрного романа про благородную грабительницу банков, - встает с соломенного кресла перед цветником и спешит в дом встречать деток.
В комнате только Джинни. Рыжие косички растрепались, в них – травинки. Миссис Уизли с любовью глядит на дочь.
- А где Рон?
Рон возвращается поздно, около двенадцати. На коленке его светлых вельветовых брюк красуется большое буро-зеленое травяное пятно. Миссис Уизли его отчитывает.
- Где ты был так долго? Грязнуля ты, Рон…И в кого такой? Ведь не отстирается, сам знаешь, а денег на новые брюки нет…- Она говорит медленно и устало, постепенно распаляясь от собственных слов.
- Мам…
- Папа так старается нас обеспечить…чтобы у нас всего хватало. А он сам как ходит? Посмотри, его куртке уже лет пятнадцать!!!
- Я знаю, мам. Я буду работать… - беззаботно заявляет Рон.
- Не смеши меня! И отправляйся немедленно в кровать.
Конечно, миссис Уизли зря тратит нервы. Ас-мэджик отстирает все безупречно.
А с Луной оказалось неожиданно весело. Рон рассчитывал, что просто перетерпит этот день, как десятки других, когда приходилось делать визиты вежливости маминым подругам или принимать у себя коллег отца.
Мамины подруги! О мамины подруги! Зануды-простофили, приходящие в восторг от любого пустяка, а уж от славных рыжих отпрысков и подавно; ведьмы-гуманистки с непоколебимыми педагогическими принципами, которым лучше не попадаться под руку – оттаскают за щеки до синяков; амбициозные сороколетние мисс, ждущие мага на белой метле, старушки с тортиками и пышечками, обижающиеся, когда съедаешь меньше ста пятидесяти кусочков… Ему от них доставалось! Какая-нибудь миссис Рысь или мисс Злюка постоянно приглашали миссис Уизли с детьми на чай. Каждое лето это портило Рону настроение, но ему ничего не оставалось: иначе грозили крупные скандалы с матерью. А ему и так хватало ее ежедневных придирок и причитаний. Ему и так хотелось убежать далеко-далеко и никогда не возвращаться.
Папины друзья? Папины друзья обычно приходили сами. И все они были одеты бедно – заплатка на заплатке, вечно извиняющийся вид, отведенные в сторону глаза. Они усаживались в кресла у столика с мамиными настойками-закусками и часами не шевелились за беседой. Только иногда, когда дискуссия становилась особенно жаркой, у них нервно двигались колени. Или веки, или уши, или носы. Рон различал некоторых из этих людей именно по частям тела, которые у них тряслись, – скудному признаку индивидуальности. У самого отца забавно дергался подбородок, очень недостойно дергался. И самые совестливые маги Министерства спорили целыми вечерами, но на памяти Рона ни разу ни к чему ни пришли. Тревожно было думать, что такие же безмозглые жиденькие дискуссии идут и в Ордене. За этими беседами Рону приходилось коротать вечера. Мучительные тоскливые вечера, полные чувства стыда за этих людей, чувства стыда и отчаяния.
А сегодня Рону было хорошо как никогда. У него был крайне удачный день…
- Лу… Луна, ты выглядишь невероятно…Просто непередаваемо, - вымолвил Рон ошарашено, когда, вывалившись из камина, столкнулся с Луной нос к носу и заглянул в ее огромные светлые-светлые глаза. Рон не соврал про непередаваемо: на Луне было бордовое платье до колен с рваными концами и бахромой, кеды цвета хаки, ожерелье из миндальных орехов, а на голове – высокая прическа, украшенная серыми перьями.
- Двадцать пять тепла на улице, - ответила Луна невпопад. – Проходи.
Ее отца не было. Он работал с утра до ночи, но постоянно звонил дочери. Только за время их визита – раз пять.
Дом показался Рону еще большей свалкой, чем их собственный. В просторной гостиной стояли кресла в крупный и мелкий разноцветный горох, перед камином лежала шкура огромного кабана.
- Папа завалил на охоте, - похвасталась Луна.
Под потолком гирляндами были развешаны белые боа и нетающие снежинки. Стены были усыпаны звездами и планетами, а на шкафах стояли портреты, будто им не нашлось другого места. Что было вместо паркета? Ковер, зеленый, с низким ворсом ковер, на котором были изображены резвящиеся животные. Вернее, не так: ковер был магическим, и животные на самом деле резвились. Рон нечаянно наступил волку за хвост и был укушен за пятку. Джинни даже пришлось смазать его царапину зеленкой.
Видно, что дом обустраивали по вкусу Луны. Если, конечно, не у всей семейки Лавгуд был такой нестандартный вкус.
И, конечно, в доме главного редактора «Экивокера» располагалось огромное количество странных и не внушающих доверия вещей. Два здоровенных, по полметра в диаметре, вредноскопа стояли в холле перед лестницей львами-охранниками. В буфете вместо фамильного серебра рядами лежали мерцающие лунные камни и куски светлого вещества, похожего на металл, из которого можно было запросто лепить фигурки. В подтверждение существования Тянитолкая на стене висели его рога. А каких только книг не было в огромном книжном шкафу из темного дерева: «Лохнесское чудовище и его детеныши», «Тайна кораблей-призраков», «100 лучших советов как победить дракона», «Паукообразные и где их искать»… От одного вида собрания сочинений Корнелиуса Агриппы в жилах стыла кровь: натуральные грязно-белые шрамы пересекали черные бархатные обложки книг, отовсюду торчали острые желтоватые клыки и иголки дикообраза, ошметки грязи и песка не отходили, даже если потереть пальцем, а на золотых корешках красовались кровоподтеки. Луна вовремя перехватила руку Рона, которая уже тянулась к книгам.
- Эй! Я не буду тебя потом по кусочкам собирать! – предупредила она.
И несмотря на эту, мягко говоря, эклектику, Рон никогда раньше не видел более уютного дома. Здесь можно было прыгать на пухлых диванных подушках, как на батуте, не боясь продавить пружины, можно было носиться по шатким скрипящим винтовым лестницам без постоянных маминых окликов, от пуза напиваться бутербиром, которого в холодильнике было в избытке, и вопить во все горло, болея за своего клобкопуха в гонках. Облазив этот замечательный дом вдоль и поперек, Рон, Джинни и Луна отправились осматривать окрестности.
У Лавгудов был большой яблоневый сад с неровно подстриженным газоном, который простирался до самого леса, и цветник перед домом. За последним Луна ухаживала сама. Миссис Уизли позавидовала бы ей, если бы увидела эти чудные свежие розы, левкои, люпины, кукушкины слезки, ирисы, ромашки, флоксы, петунии, бегонии, маки… Луны сыпала названиями и водила гостей от клумбы к клумбе. Джинни охала и восхищалась. Рон любовался девочками и жевал незрелое яблоко. Его взгляд упал на лес. Это был тот же самый лес, который был виден из Норы, только с другой стороны.
-Эй, девчонки! Как вы смотрите на прогулку по лесу?
Идею моментально одобрили.
Утром на следующий день Рон опять отправился к Луне. В десять вечера, когда он вернулся, его ждала взбучка от миссис Уизли. Больше он никогда не ходил к Луне открыто. Чаще всего врал, что идет к лесному озеру – загорать и купаться, иногда, когда была пасмурная погода, - что гулять, собирать грибы или делать домашние задания по травоведению. Он бежал через лес – километра по три каждый день, - чтобы встретиться с Луной и получить новую порцию приключений: половить форель в мелкой прозрачной речушке, разведать, что за дом прячется в самой густой чаще их леса, пробежать по хлипкому подвесному мостику, рискуя в любую минуту свалиться в болото с пятиметровой высоты, набить полные карманы морковки и полакомиться клубникой под носом у старого Хьюлетта, опоив его собаку сонным зельем. Лучшего боевого товарища, чем Луна, Рону было не найти. Ее несусветные наряды оказались не только подходящими для лазанья по деревьям, погони за моко и рыбной ловли, но и полезными для выживания. Экстравагантные ореховые бусы они сьели уже на третий день встречи, когда заблудились в темноте сосен, на некоторые из которых непонятно кем и с какой целью были прибиты стрелки-указатели…
Около железной дороги они обнаружили заброшенный завод. Видно, там уже сто лет никого не было, потому что даже собачья конура оказалась пустой. Два дня они бродили по территории, мимо ржавых труб и битых стекол, по потрескавшемуся пыльному асфальту, но так и не смогли проникнуть внутрь или залезть на крышу. Даже шершавые кирпичные стены были разграффитчены только снизу – наверх еще никто не забирался.
Но рядом нашелся почти пустой песчаный карьер, заросший хвощем и усеянный пустыми бутылками. Луна тут же окрестила его пляжем.
И вот они уже сидят по коленки в песке и строят огромные песочные замки, такие, как Рон строил, когда они с родителями были в Египте. Солнце уже садится, часов семь вечера, холодает, но они еще не закончили. На песке выросла целая империя с двумя высокими башнями, где живут главы государств, непримиримо воющих между собой, сбиты коренастые защитные укрепления, выложена разветвленная сеть подземных туннелей и дорог, несколько гостиниц и один цирк.
Они сами взмокли от усердия и с головы до пят покрылись песочной пылью. У Луны песчинки даже на носу, но Рон ей об этом не говорит: если она начнет тереть лицо руками с коричневой коростой, то получится только хуже.
Недалеко от них, внизу, за забором-сеткой, проносится поезд, принося шум, свист, радость в их тихую игру, оживляемую лишь шелестом травы и редким пением птиц. Рон и Луна жадно провожают его глазами. Им хочется быть там, внутри, смотреть на это чудное заходящее солнце через стекло, радоваться наступающей прохладе, жевать бутерброды и болтать с друзьями. Им хочется мчаться в далекое светлое будущее, полное приключений и радостей. Но они сидят на холме холодного влажного песка и лепят замки… Здесь тоже неплохо, но ноги уже замерзли и хочется есть.
- Рон, - Луна отрывается от возведения древней магической школы и упирается локтями в песок, - а если бы я уехала куда-нибудь далеко, например, в исследовательскую экспедицию, ты бы поехал со мной? Нет, нет, не подумай, я никуда не собираюсь, просто интересно.
Рон откидывается на спину, хотя потом у него все волосы будут в песке, снизу вверх смотрит на Луну, на песчинки, прилипшие к ее носу, и скептически заявляет:
- Нет, ни за что бы не поехал с тобой. – Луна переводит на него удивленный взгляд, Рон видит, как расширяются ее зрачки. – Да, я ни за что бы не поехал с тобой, потому что это ты поехала бы со мной. В нашем приключении я буду главным, понятно?
Он хохочет и дергает Луну за косичку грязными руками, она врезается в него своим песочным носом, а он щиплет ее именно так, как Джинни не любит больше всего. Луна обиженно визжит и начинает бороться.
Они стоят на самом краю крутого, поросшего вереском оврага, и держатся за толстенный дуб. Насколько хватает взгляда – неровные пестрые луга и поля, засеянные золотым или зеленым, ящерка реки, леса в голубоватой дымке на горизонте. Их овевает прохладный ветер, глаза слепит солнце, под ногти забиваются чешуйки коры, и им невероятно хорошо.
- Рон, ты когда-нибудь бываешь счастлив? – спрашивает она, задумчиво глядя вдаль.
Рон пожимает плечами:
- Хм… Бываю! Когда ничего не делаю…
Она глубоко вздыхает, навсегда впитывая в себя свежий воздух, шум деревьев, солнечные лучи, запах травы и его присутствие.
Они лежат, зарывшись в стог сена, в маленьком старом сарайчике. Тепло и влажно. На улице сильный ливень. Они едва успели от него спрятаться и все равно вымокли. Когда небо заволокло серо-сиреневыми тучами и в воздухе повисла духота, Луна кинулась бежать и увлекла Рона за собой.
- Пойдем скорее. А не то мы промокнем. Сейчас дождик пойдет.
Ее голос раздавался будто издалека, но она была единственным светлым, персиково-розовым пятном в этом сизом душном преддождевом мареве. Она бежала по высокой траве, цеплялась за колоски юбкой, и тянула Рона за руку. Но тот внезапно остановился.
- Пойдем же, Рон…
Она повернулась к нему, улыбаясь душной томной природе. Ее светлые косички смешно торчали в стороны, глаза были под цвет небу, а полная грудь, туго обхваченная летним сарафаном, вздымалась после бега. Рон сделал шаг вперед и вдруг подхватил ее на руки.
- Рон…
Ее голос был перламутровым, как сережки из лунного камня, а тело полным и упругим.
- Пошли… - пробормотал он, залившись краской. Луна обхватила его за шею, и он понес ее к их убежищу.
А сейчас капли стучали по крыше, сливаясь в непрерывный усыпляющий гул, и они зарывались в колкое душистое сено. Он никогда не забудет этот запах: сухая трава, цветки кашки и Иван-да-марьи. Рон знает, что ей нравится: она глубоко дышит и вся раскраснелась. Волосы немного промокли, и она их распустила. Рону так хорошо, что хочется петь. Но за него поет зеленая муха в углу, а он вдыхает запах дерева, сена, земли, дождя и ее сладкий запах. Его влечет к ней, свежей, невинной, белой, странной, лунной, верной. Это не то физическое влечение, которое он испытывает, лежа дома под одеялом, когда у него в голове проносятся непристойные фантазии – чем непристойнее, тем лучше. Нет, это чувство светлое, теплое, и от него сердце мечется в груди, а губы будто чего-то ищут. Луна притягивает его как бутон белой лилии, как спелая виноградина, как цветочный нектар, как капля росы. Влечет так, что невозможно не двинуться ближе. Кончики пальцев горят от желания прикоснуться, на лбу выступает пот, а в глазах стоит розоватая дымка. Луна что-то говорит, но он уже не слышит – из-за шума дождя, в который вплетается ее голос, и из-за этого непреодолимого желания – дотронуться, погладить, почувствовать мягкость, жар кожи. И когда Луна случайно двигает ладонь ему навстречу, он обрадованный, не в силах сдержаться, тянется к ней всем телом так резко, что она замолкает и вглядывается ему в глаза.
- Что?
Рон бормочет, что все в порядке, и Луна продолжает рассказывать ему про их невероятный урожай яблок и про свои рододендроны. Теперь между ними не больше трех дюймов. Рон чувствует исходящее от нее тепло и тонкий яблочный запах. У него кружится голова и плывет в глазах, и он ничего не может сделать со своими руками. Он опирается на локоть и обнимает Луну другой рукой. Его ладонь ложиться на ее бок, и он ощущает какую-то невероятную женскую мягкость и ребра под одеждой. Он боится пошевелить пальцем и считает каждый ее вздох. Луна будто чувствует его робость и сама двигается к нему, чтобы его руке было удобней. Рон с облегчением вздыхает, и волосы Луны попадают ему в рот. Он жует волоски: они гладкие, гибкие и ароматные. Луна трется головой о его плечо, и Рон задыхается от ее прикосновения. Он крепче прижимает Луну к себе, и они лежат молча некоторое время. Глаза Луны открыты. Она смотрит в потолок, не моргая, а Рон ее рассматривает. У нее очень белая кожа, тонкая, будто шелк, и на виске видна маленькая синяя жилка. Он крепче сжимает губы, потому что они перестают его слушаться. У нее на носу золотистые веснушки, и на щеках тоже – несколько штук. Рон удивляется, как он раньше не замечал этой солнечной россыпи. Ее глаза почти прозрачные, светлые, как лунные камни, такие же перламутровые, как ее голос и как она вся. Зрачки расширены, будто она смотрит в небо сквозь потолок, а светло-русые разделенные реснички не двигаются. Рон начинает гладить ее бок, и ему кажется что их сердца теперь бьются в унисон. Луна вдруг заглядывает ему в глаза, приоткрывает рот и обнимает его за спину. Рон замечает ее губы, бледно-розовые, ромашковые, и наклоняется к ним. Их поцелуй длится пару секунд, но им кажется – вечность. Их глаза открыты, лица расплываются, потому что они смотрят слишком близко, но пока их слишком влечет друг к другу, чтобы закрыть глаза. Рон видит большие черные зрачки и светло-серые дужки, чувствует губами ее губы – а она недавно ела яблоко из своего сада – гладит ее тело, и понимает, что никакие непристойные фантазии не могут возбудить сильнее. Боже, как ему хочется обнимать ее, и ласкать, и говорить ей нежные слова. Если он не сделает этого прямо сейчас, то просто задохнется, как от моря виноградного сока.
- Луна, я…- шепчет он, и переворачивает ее на себя. Тяжесть ее тела – самое приятное, что он чувствовал в жизни. Он проводит руками по ее спине, крепко прижимает к себе, слышит ее резкий вздох, и ее груди упираются в него. Они тяжелые и круглые, и так и просятся, чтобы их выпустили на свободу. В его мозгу с этим вздохом будто что-то взрывается, как бобы Берти Боттс на языке. Он ощущает себя мужчиной, мачо, самцом, зверем. Из его горла вырывается рык. Он кидает Луну назад на сено, нависает над ней и начинает терзать губами ее шею. Его руки бродят по ее груди, нащупывают завязки, тянут изо всех сил, и те поддаются. Он почти разрывает вырез ее платья, и ему достается вся ее большая белая грудь с нежными персиковыми сосками. Несколько секунд он не может оторвать от нее взгляда, будто это самое ценное сокровище на свете. Он едва касаясь проводит пальцем по ложбинке. Она всхлипывает. Он поднимает глаза и видит ее встревоженный наивный взгляд. Ему хочется ее успокоить, подбодрить, поблагодарить, и он целует ее лицо. Жилка на виске его влечет, он трогает ее кончиком языка. А потом опускается с поцелуями по шее, теперь ласково, уверенно, на ощупь находит пальцы Луны, впившиеся в сено, и крепко пожимает их, а потом трется лицом о ее грудь и наконец целует ее. Сначала в белую кожу, а потом в розовые кружки. Луна стонет и обхватывает его ногами. Рон опять теряет голову, оставляет ладонь Луны, резко проводит по ее ноге и чувствует вместо ткани платья гладкую горячую кожу.
За окном проплывают размытые молочно-серые клочья паровозного дыма. В поезде топят: слишком душно и влажно. Невилл дважды в час поливает свою очередную зеленую редкость. Редкость пьет и плотоядно облизывается, сжимая в звездочки неживые глаза. Столик уставлен чашками с чаинками на дне. Окна запотели, и нечем дышать.
- На этот раз тебе выпала рыба, Невилл. Посмотри, рыба с отрезанным хвостом… Это значит… _ Луна листает «Гадание на жидкостях и осадках. Курс повышенной сложности» - Это значит, что ты будешь счастлив, если поступишь, как предсказывает тебе сердце, даже если пожертвуешь собой. Даже если всем пожертвуешь… – Луна поднимает глаза и смотрит остекленевшим взглядом мимо Невилла, сквозь непрозрачное стекло - Не иди против своей совести, не иди против грядущей радости, убегай…
Луна совсем бледная и неподвижная. Поезд замедляет ход, и стук колес, ранее монотонный и незаметный, превращается в редкие глухие удары.
- Да-да… Уйти… - бормочет Луна, кусая губы. И Невилл, внимательный, чуткий, лапочка Невилл, садится перед ней на колени и, краснея, заглядывает в глаза снизу вверх. Только ей не его внимание нужно. Он ведь в сущности такой ребенок. Ребенок.
- Что с тобой? Луна? – спрашивает он тихо, подстать ее шепчущимся похожим на тени мыслям.
Луна гладит его по голове, улыбается ему, но ее взгляд пустой и отстраненный.
- Просто здесь слишком душно, Невилл. Я выйду немного подышать в коридор, а ты сиди.
Невилл послушно остается.
В коридоре холодно. Луна вдыхает прохладный воздух с особенным железнодорожным запахом и не может надышаться. За окном близко-близко, как колья, мелькают голые стволы деревьев. Каждое их них борется за свет, кроны зеленеют только на самом верху, и Луне остается до головокружения вглядываться в неровные столбы.
Луна не видит перспективы. Она еще такая молодая. Ей себя жалко. Но поезд опять идет быстро, и колеса стучат размерено и утешающе, баюкая своими сказками.
Справа раздается шум голосов, звонкий смех, крик, и, обдав теплой безмятежной волной, затихает также внезапно, как начался.
Это Рон вышел покурить из своего купе. Он не подходит к Луне. Открывает соседнее окно – то, что ближе к тамбуру, и достает сигарету. В вагон врывается визг ветра и немного дыма. Луну с головы до ног обдувает ледяными вибрирующими потоками. Она продолжает глядеть в свое окно, будто ничего не замечая. Так оно и есть. Луна дрожит от холода, и горячие слезинки высыхают прямо в глазах из-за бешеного ветра…
Рон выбрасывает сигарету, закрывает окно, и их обволакивает гудящая тишина и тепло. В ушах по-прежнему шумит, и она шепчет наугад: услышит - не услышит…
- Обними меня еще раз, - шепчет и часто моргает, смахивая набегающие слезы. Ее губы пересохли, и больше она ничего не скажет.
Рон подходит к ней сзади и прижимает к себе, смыкая руки у нее на животе. От этого ей еще горше, и слезы совсем ее не слушаются.
- Ну что ты, малыш? Не грусти, - щекотно шепчет Рон ей на ухо. Она улыбается до боли в скулах и трется своей мокрой щекой о его щеку.
Через пару секунд он отстраняется, и справа лязгает дверь.
Ты мне ничего не обещал:
Ни Луны, ни Солнца, ни себя,
Просто рядом был и согревал
Пламенем неровного огня.
Ты наивный пестрый самоцвет
Посреди алмазов и углей,
Но пройдет всего десяток лет,
И ты свергнешь мнимых королей.
Я осколок лунного стекла,
Острый, будто скалы, и тупой,
Остаюсь одна и не одна,
Обхожу все рифы под водой.
Буду плакать, но потом пройдет,
Убегут все слезы, как в песок,
Незаметно время истечет,
И настанет долгожданный срок.
Может, ты узнаешь, может, нет,
Мне не слишком больно рассказать,
Просто я дала себе обет:
Ни за что тебе не помешать.
Буду маленького холить и ласкать,
Сказку расскажу про нас с тобой,
В нежной деве он увидит мать,
В сильном принце – милый облик твой.
Забывай меня, прости – прощай,
Треснул заводной аккордеон,
Лишь на колком сене вспоминай
Летний дождь и мой любовный стон.
Ты наивный пестрый самоцвет,
Я кусочек битого стекла,
Ты размашистый звериный след,
Я натянутая слишком тетива,
Ты крупинка теплого песка,
Я ушедший под воду паром,
Ты цветок неровного огня,
Я расстроенный аккордеон.
Вечер темный и ясный, такой, какие им нравились летом. В темно-синем небе сияют звезды и серебрится млечный путь. Воздух опьяняюще свеж. Внизу, недалеко от платформы, темнеет вода, разит влагой, но Луна не мерзнет: ей было жарко в вагоне. У нее даже щеки раскраснелись, и теперь их приятно студит вечерняя прохлада.
Вокруг суетятся дети. Огромный Хагрид с фонарем в руке распределяет первокурсников по лодкам. Остальные, толкаясь и крича, рассаживаются по каретам и устраивают поудобнее своих питомцев: сов, жаб, морских свинок, кошек…
Луна стоит, прижав к груди сумочку с самыми ценными вещами, и растерянно, как в первый раз, смотрит на толпу. Вдруг перед ней оказывается Рон, он выныривает откуда-то сбоку и приветливо машет рукой.
- Эй, Луна, ты уже нашла себе место?
Луна качает головой и подается вперед.
- Поехали с нами.
Они пробираются мимо учеников и клеток со зверьками к их карете. Луна не может разом отогнать свою печаль, и у нее на сердце вместо радости дурное предчувствие. Она боится остаться с Роном, боится разговаривать с ним, потому что может выдать свою тайну. Она слишком устала сегодня: ей хочется рассказать всем, чтобы ее пожалели. У кареты кого-то выглядывает Гермиона. У нее обеспокоенное лицо, растрепанные после долгой дороги волосы.
- Гермиона, - кричит Рон, – мы уже идем.
Гермиона видит его и мгновенно успокаивается.
- Рон, ну что же ты так долго? Давай быстрей! – кричит она в ответ.
Когда они подходят, Гермиона, немного покраснев, говорит:
- Ой, а к нам в карету Шеймус сел. Здесь место только для одного, к сожалению. Кому-то из вас придется поискать другую карету…
Она переводит взгляд с одного на другого и разводит руками. Луна вопросительно оглядывается на Рона, и… Сумочка падает у нее из рук. Она вскрикивает от разочарования. Рон похож на малыша, не понимающего, кто он и что здесь делает – это видно с первого взгляда. Он с таким обожанием, с такой безмерной теплотой и заботой смотрит на Гермиону, как если бы она была богиней или как если бы его ввели в глубокий транс. У него в глазах сердечки прыгают. Он глупо улыбается и тянется к лицу Гермионы, чтобы поправить сбившуюся прядку. Он не замечает никого вокруг, кроме своего пятнышка света.
- Можно я с вами поеду? – спрашивает он.
Гермиона отмахивается от его руки и поднимает сумочку Луны. Они встречаются глазами, и Луна запинаясь произносит:
- Я… я поеду с кем-нибудь еще. Не волнуйтесь за меня…
Рон уже стоит у Гермионы за спиной, абсолютно счастливый. Он не выглядит так, будто ему стыдно.
- Извини, Луна… - бесхитростно говорит он.
- Все в порядке.
Рон с Гермионой забираются в карету, и тестраль трогается. Вокруг сразу становится темнее и тише. У Луны в глазах еще пляшут рыжие зайчики: она видит руку Рона, поправляющую локон, видит взволнованное лицо Гермионы и по-щенячьи счастливый взгляд Рона, она видит, как Рон помогает Гермионе забраться в карету, как они касаются руками и плечами, а их веснушки сливаются в одно непрерывное целое. Сама того не замечая, Луна провожает глазами их карету и снова, как маленькая, прижимает к груди сумочку.
Ее берут за руку и ведут к другой карете.
- Пойдем…Пойдем. Знаешь, в твоих глазах отражается луна. – Невилл заливается краской и неловко наступает ей на ногу.
«Дорогой папочка, здравствуй!
Я пишу тебе сегодня не просто так. Я приняла важное решение. Не беспокойся, со мной все в порядке. В школе дела идут отлично: у меня хорошие оценки и хорошие друзья. Мне весело и уютно.
Но есть одна вещь, которую я хочу тебе сказать. Папочка, я жду ребенка. Мадам Помфри осмотрела меня и подтвердила. Я не буду оправдываться или объяснять. Я знаю, ты меня понимаешь. Я хочу ребенка. Я буду хорошей мамой, у меня получится. Но мне нужна твоя помощь.
Я не могу больше учиться в Хогвартсе. Мне придется найти другую школу. Я подумала о мадам Флердоранж, директрисе того пансиона для волшебниц, помнишь? Ты познакомил нас в прошлые пасхальные каникулы. Она очень добрая, она наверняка согласиться принять меня с малышом. Мне очень жалко будет уезжать, но другого выхода нет.
Спасибо, что ты меня любишь.
Твоя Луна
P. S. Я обязательно, обязательно расскажу тебе все при встрече».
Мистер Лавгуд поцеловал письмо и не смог удержаться от слез. Бумага была волнистой, буквы кое-где расплывались, а из конверта посыпались песчинки. Когда он был ребенком, в его письмах тоже всегда было полно песка. Он, как и дочка, писал их на завалинке у совятника. Семейная традиция Лавгудов… А теперь у его маленькой Луночки будет ребенок. Это значит… это значит, что их семья снова станет полноценной!!! Они вместе с дочкой будут радоваться первым словам и шажкам, баюкать малыша в их чудесном саду и петь ему колыбельные, те самые, из записной книжки Эллис, которые она писала собственной рукой на розовой бумаге, когда Луна только появилась на свет… Они с дочкой купят для малыша тысячу кружевных распашонок, чепчиков, ползунков и сосок: голубых, если будет мальчик, розовых – если девочка… Они будут читать ему лучшие сказки, и он вырастет бесстрашным и справедливым! А уж сколько у их маленького волшебничка будет игрушек!!! Он сам об этом позаботится. Для начала нужно приобрести плюшевого медведя, говорящего пупса с бантом на макушке и пожарную машину. Сам он, когда был маленький, свою пожарную машину любил больше всего. Он разъезжал на ней по городу в скрипящей красной форме и в каске, а благодарные люди махали руками и кидали ему лютики… Еще бы – он ведь забрался на самую высокую крышу и потушил самый большой пожар!..
И еще их ребенку обязательно нужны мячи, скакалочки, обручи и метлы – как можно больше метел. Его внук станет чемпионом мира по квиддичу! Он будет пить шампанское из золотого кубка! А если внучка? О, его внучка будет звездой эстрады! Надо обязательно купить ей детское караоке! Откуда голос, спрашиваете? Да у ее покойной пробабки Бегонии был самый сильный голос на свете – от ее пения стекла трескались не хуже, чем от дедова мяча! В девочке должны проснуться гены! Но сначала… сначала соски, пеленки, ванночки, погремушки. А миссис Бан, их верная домработница, научит их вязать пинетки и готовить кашки.
Мистер Лавгуд схватился за голову. Он дед! Только подумать – он дед.
Его доченька больше не будет одна. Настоящая семья! Это было так давно… Они, еще совсем молодые, были счастливы тогда… И сейчас в их дом стучится счастье, осталось только открыть дверь. Мистер Лавгуд вскочил и бросил в камин щепотку летучего пороха. Его голос дрожал от волнения и радости, когда он произносил:
- Кабинет миссис Флердоранж… Кабинет миссис Флердоранж, скорее!!! Милая миссис Флердоранж! Милая Амалия, у меня замечательная новость – теперь вы можете звать меня дедушкой!..
